Поиск по сайту

Наша кнопка

Счетчик посещений

58553684
Сегодня
Вчера
На этой неделе
На прошлой неделе
В этом месяце
В прошлом месяце
6693
16647
23340
56248947
607506
1020655

Сегодня: Март 19, 2024




Уважаемые друзья!
На Change.org создана петиция президенту РФ В.В. Путину
об открытии архивной информации о гибели С. Есенина

Призываем всех принять участие в этой акции и поставить свою подпись
ПЕТИЦИЯ

ЛЕОНОВА Н. Москва в судьбе Сергея Есенина (часть 5)

PostDateIcon 25.01.2018 16:51  |  Печать
Рейтинг:   / 2
ПлохоОтлично 
Просмотров: 6130

Москва в судьбе Сергея Есенина
часть 5

«Нерыдай»

«Нерыдай»

neryday 01
neryday 02
В годы НЭПа в столице вдруг возникло множество маленьких ресторанчиков, театриков, кабачков, кабаре с программами юмористической и сатирической направленности: «Кривой Джимми», «Таверна Заверни», «Хромой Джо», «Павлиний хвост», «Кривое зеркало»… Самым ярким явлением среди них стало очень популярное у богемы кабаре «Нерыдай». Именно так тогда и писали: в одно слово. Это увеселительное заведение открылось в 1921 году в парке «Эрмитаж», позже ему предоставляли площадки и Зимний театр в саду «Аквариум», и Петровский театр, и театральное помещение в Мамоновском переулке, 10, где сейчас Московский театр юного зрителя. На сцену кабаре выходили великолепный Михаил Жаров, Виктор Типот, Вера Инбер; выделывал немыслимые антраша Игорь Ильинский, исполняя смешные куплеты; танцевала чарльстон, в обрамлении страусиных перьев, прелестная и смешная Рина Зелёная, конферировали Георгий Тусузов, Марк Местечкин, Михаил Гаркави. Со сцены звучали острые злободневные куплеты, а публика, внимая театральному действу, вкушала кулинарные изыски лучших поваров: стерлядок в белом вине, рябчиков в сметане, паштеты из дичи… Несмотря на дороговизну билетов, зал всегда был полон. Представления в «Нерыдае» начинались в полночь, а публика разъезжалась под утро, часа в 4. Завсегдатаями были художники В. Комарденков, А. Лентулов, А. Осмеркин, поэты Н. Асеев, А. Кручёных. Бывал В. Маяковский. Бывал и С. Есенин.

Вспомним несколько эпизодов из жизни поэта, связанных с посещением этого злачного места. Под прицелом любопытных глаз Есенин существовал привычно и легко — внимание необходимо творческому человеку, но его роман с Айседорой вызывал нездоровый интерес, зависть и обидные насмешки. Даже друзья-имажинисты, ежедневно пировавшие в особняке Дункан, позволяли себе злословить.

Вспоминал Вадим Шершеневич: «Есенин пришёл в театрально-литературное кафе «Нерыдай». Там в оживлённом лубке пели частушки. <…> Я, зная репертуар, потому что добрая половина программы написана Николаем Эрдманом и мною, хочу смыться из-за столика, но Серёжа не отпускает… И вдруг со сцены: «Не судите слишком строго, // Наш Есенин не таков,// Айседур в Европе много, // Мало Айседураков!» Улыбка резко перешла в гневные сдвинутые брови. Есенин стукнул стаканом о поднос и, широко толкая сидевших, выбежал. За ним просеменила Айседора». Имела успех у окружения поэта и такая злорадная шутка: «Есенина куда вознёс аэроплан?// В Афины древние, к развалинам Дункан».

Выступление Сергея Есенина на эстраде кабаре описывает Сергей Куняев в книге «Жертвенная чаша»: «В своё время, году этак в 1923, сразу по возвращении из-за границы, Есенин пришёл в ресторан «Нерыдай», набитый разжиревшей нэпмановской публикой. Подержанный конферансье, увидев его, завопил с эстрады: «А сейчас нам прочтёт стихи поэт-босоножка Сергей …Есенин!» Поначалу он, кажется, хотел сказать: «Дункан», но вовремя опомнился. Есенин, легко улыбаясь, вышел на эстраду, взглянул в заплывшие физиономии, с любопытством уставившиеся на него. «Поэт-босоножка, значит? Ну хорошо же…» Без пауз начал читать ещё неизвестную в России «Москву кабацкую», наиболее отчётливо выговаривая слова, «неприличные в светском обществе»: «Пой же, пой! В роковом размахе// Этих рук роковая беда.// Только знаешь… Пошли их на хер.// Не умру я, мой друг, никогда». Лощёные дамы закрывали лица руками в шёлковых перчатках. Официанты неподвижно застывали в проходах, проливая вино на пол. Он обладал удивительной способностью сломать любую ситуацию, заставить слушать себя самую неблагожелательно настроенную публику…». Однажды, собираясь в Константиново, в «Нерыдай» зашли Всеволод Иванов и Сергей Есенин. Задержались до утра и никуда не поехали. Наутро Всеволод Иванов посетовал на дороговизну ресторанных цен, но тут же скаламбурил: «А, впрочем, мы не рыдали…» Ради заработка выступала здесь Августа Миклашевская, актриса Камерного театра. Она отказалась от гастролей из-за заболевшего сынишки, и осталась без средств существования. Сатирик Эмиль Кроткий (Э.Л. Герман) встретил как-то Есенина за столиком кабаре «Нерыдай»: «Он не походил на себя. «Стеклянный дым» его волос помутнел, лицо просвечивало, точно восковое. Он окинул зал невидящим взглядом — глаза смотрели внутрь себя. «Серёжа!» Он улыбнулся — так улыбается больной, узнав сквозь забытьё близкого человека — и подсел к нашему столику. Актриса Миклашевская, тихая женщина с всегда грустными глазами, пела что-то бесстыдно-шумное. Он рассеянно слушал — ту, что пела, а не то, что она пела. Ей, именно этой тихой женщине, были посвящены стихи о его преждевременном сентябре. Подсела к столику и Миклашевская. Он умилённо на неё поглядывал, потом наклонился и сказал тихо и восторженно: «Моя любва. Понимаешь?» Писатель Виктор Ардов, спустя годы, вспоминая Есенина и Миклашевскую за столиком кабаре «Нерыдай», в письме к скульптору Владимиру Цигалю написал: «И мы — несколько молодых людей, имевших прикосновение к театрам и журналам, сидели за тем же общим столиком. Но эта пара, разделявшая с нами ужин, словно возвышала и нас, в сущности, случайных людей…» ( из публикации В. Баранова).

Есенин и художники ВХУТЕМАСа

Есенин и художники ВХУТЕМАСа

VHUTEMAS 01
VHUTEMAS 02
VHUTEMAS 03
Мог ли вообразить себе усердный студент Университета им. А.Л. Шанявского, поклонник собрания Третьяковской галереи, листая увесистый том иллюстрированного издания «Истории русской живописи ХIХ века» Александра Бенуа, что пройдёт всего несколько месяцев, и он будет представлен самому Илье Репину в «Пенатах», а Бенуа нарисует его в момент чтения стихов собственного сочинения! Гениальный Серёжа из села Константинова покорил город на Неве и нашёл там много новых знакомых, среди них были и художники: Георгий Нарбут, Сергей Чехонин, Константин Сомов, Мстислав Добужинский… А с Кузьмой Петровым-Водкиным, вдохновившим его своим красным конём на написание нетленного стихотворного шедевра, Юрием Анненковым, Исааком Бродским он продолжит знакомство в Москве.

Художницей и педагогом Галиной Авериной выявлено около 30 прижизненных изображений Сергея Есенина. Среди их авторов — Александр Бенуа, Юрий Анненков, Георгий Якулов, Сергей Коненков, Елизавета Кругликова, Борис Григорьев, Иван Рахилло, Сварог (Василий Скорочкин) и др. Сварогу доведётся рисовать покойного поэта в номере «Англетера»…

Рассмотрим московские знакомства и дружбы поэта с художниками. В Москве было несколько мест, где общалась творческая молодёжь: кафе «Питтореск»(позже «Красный петух» под патронажем Ольги Каменевой) на Кузнецком мосту, 11; кафе «Десятая муза» в Камергерском пер.,1; «Странствующий энтузиаст» на Большой Молчановке, 32; мастерская скульптора Коненкова на Пресне (дом не сохранился) и мастерская художника Жоржа Якулова на Большой Садовой, 10; там же находились мастерские П. Кончаловского и А. Лентулова. Говорят, что дверь в мастерскую Якулова никогда не закрывалась… Своеобразный оазис культуры был на Мясницкой, несмотря на исторически сложившийся деловой характер этой улицы. Взгляд неизменно приковывал к себе Дом Юшкова с изящной угловой полуротондой, с построенными во дворе перед самой революцией двумя зданиями из красного кирпича (Мясницкая, 21; где жили В. Фаворский, В. Татлин, Д. Шостакович, Н. Асеев, А. Кручёных). Эти здания и являли собой центр художественной мысли, расцвет которой пришёлся на 20-е годы прошлого века, когда на основе Строгановского художественно-промышленного училища и Московского училища живописи, ваяния и зодчества были созданы высшие художественные мастерские — ВХУТЕМАС, — разместившиеся здесь.

Сергей Есенин был завсегдатаем училища, общежития, находящегося в крыльях самого здания и в кирпичных корпусах во дворе. Художники, как и поэты того боевого времени, устраивали диспуты, вечера, концерты в стенах училища и приглашали к себе артистов, поэтов, музыкантов. Если не хватало места в здании, мероприятия переносили во двор. А выставки работ студентов и преподавателей размещали в залах Почтамта, Торгового дома М.С. Кузнецова (известного магазина «Фарфор-Хрусталь») и даже на улице. У поэтов и художников схожее, образное мировосприятие. Рисовали большие поэты — А. Блок, В. Брюсов, А. Белый…

Esenin Did LadoВремя сохранило для нас первый и единственный рисунок Сергея Есенина: портрет художника-карикатуриста Дид Ладо. В стенах ВХУТЕМАСа у Есенина было много знакомых и среди преподавателей (П. Кончаловский, В. Фаворский), и среди студентов (Г. Ечеистов, И. Рахилло, В. Новожилов, муж сестры имажиниста И. Грузинова, Сварог). Очень дружен был Сергей Есенин с Александром Осмеркиным. Сдружились на почве любви к А. Пушкину и общих взглядов на искусство. Есенин гостил у Осмеркина в общежитии, в крыле Дома Юшкова, где художник жил в одной комнатке со Львом Бруни. Затем Осмеркин переехал в корпус во дворе училища. В доме № 24, рядом с Почтамтом, украшенным керамической плиткой работы студентов-строгановцев, снимали жильё многие преподаватели и студенты ВХУТЕМАСа, в частности, оригинальный художник Александр Тышлер (ученик Ильи Машкова), приятель А. Осмеркина. Тышлером восхищались О. Мандельштам, Брики, В. Мейерхольд, Э. Багрицкий, В. Хлебников… Есенина тоже интересовали работы Тышлера. Достаточно сказать, что у художника была серия работ «Махновщина», а образ Махно был близок Есенину. С большой долей вероятности можно предположить, что поэт побывал в квартире этого художника. Близко общался Есенин и с художником В. Татлиным, который работал в ИЗО Наркомпроса. Татлин, Осмеркин и Есенин увлекались творчеством Пабло Пикассо, с которым Татлин был знаком. Есенин тянулся ко всему новому и талантливому как истинно творческий человек. В стенах ВХУТЕМАСа особенно ярко проявлялись идеи авангарда, противопоставлявшего себя академическому искусству, но основой творческого метода преподавания в этом заведении было взаимодействие всех искусств. Сохранились дарственные надписи Сергея Есенина на книгах, фотографиях и в альбомах художников: А. Лентулову, которого поэт в шутку называл «Лентулиадой», Г. Ечеистову,С. Коненкову, П. Радимову, Б. Эрдману, Зое Лагеркранц.

Есенин и кинематограф

Есенин и кинематограф

kino 01
kino 02
kino 03
kino 04
«В кино он бывал чаще, чем в театре, не потому, что искусство кино он любил больше театрального искусства, а потому, что пойти в кино проще и удобнее», — вспоминал Иван Грузинов, близкий знакомый Сергея Есенина. Кое-кто утверждал даже, что кино Есенин и вовсе не любил. Думаю, это все-таки ошибочное утверждение: кинотеатры поэт посещал регулярно. Дневниковые записи его жены Софьи Толстой хранят и даты, и названия фильмов, просмотренных им в последние месяцы жизни. Сергей Есенин не дожил до полного расцвета кинематографа: кино «заговорило» в 1927 году, цветным стало к середине 30-х годов ХХ века. В 1925 году в «Броненосце «Потемкине» С. Эйзенштейна лишь раскрасили флаг! И все же синематограф (устаревшее название кинематографа) был уже чрезвычайно популярен при жизни поэта.

В дореволюционной России отечественной киноаппаратуры и киноплёнки не выпускалось, но первые показы фильмов начались с 1896 года. С 1903 года стали появляться первые кинотеатры, тогда они назывались «иллюзионы», «электро-театры», «синема»: «Ампир» на Арбате, 39; «Бельгия» на углу Цветного бульвара и Самотечной площади; «Модерн» в помещении «Метрополя»; «Вулкан» на Таганской площади; «Художественный» на Арбатской площади; «Гранд-Электро» на Сретенке, 4 (на фото; потом он стал называться «Фантомас» по имени главного героя немого сериала); далее по Сретенке в доме № 19 — «Уран»; «Гран-Плезир» на Пресне (будущий «Баррикады»). В самом начале Покровского бульвара торцом стоит дом постройки 1802 года — это бывшая гостиница бывших ворот Белого города. В этом доме с 1913 по 1969 г. находился известный кинотеатр «Волшебные грёзы» (на фото; с 1930 — «Аврора»). Фильмы завозились в Россию из Франции, Англии, Германии, Италии. Демонстрировались в Петербурге и Москве, позже на Всероссийской ярмарке в Нижнем Новгороде.

Отечественный кинематограф начался с фильма «Стенька Разин и княжна» (1908). В России кинематограф утверждался историческими картинами и экранизациями классических произведений — А.С. Пушкина, Н.В. Гоголя, А.Н. Островского. Л.Н. Толстого. К моменту переезда Сергея Есенина в Замоскворечье к отцу после окончания учёбы (1912) в Москве уже было немало кинотеатров. В частности, на Пятницкой, 2 располагался старейший кинотеатр «Пятницкий» (на фото; позже — «Заря») — небольшой, демократичный, с полом, вечно усыпанным шелухой подсолнечника… Рядом ещё один. На Большой Ордынке, 69 — «Кино-Палас», перестроенный в 1914 году в театр для антрепренера П. Струйского. На Серпуховской площади, на месте современного «Буревестника», был кинотеатр «Великан», аж на 670 мест: кинотеатры тогда строились небольшие. Киносеансы проходили и в Учительском доме при Типографии И.Д. Сытина, где работал Есенин, и в Университете им. А.Л. Шанявского, где он учился. Трудно себе представить, что пытливый сельский юноша, азартно осваивающий Москву, ни разу не побывал в кино! Его приятель, студент Коммерческого училища Николай Сардановский вспоминал, как Сергей приносил ему билеты на концерты, в театры и на выставки в период тесного общения с 1913 по 1916 г.

Какие же фильмы мог смотреть будущий поэт в те годы? «Жизнь и смерть Петра Первого» (1910), «Наполеон в России» (1910), «Оборона Севастополя» (1911), «Гроза» (1912), «Ломоносов» (1912), «Бесприданница» (1912)… В 1912 году появились первые мультипликации- «Стрекоза и муравей», например. Приключенческие сериалы, такие как «Сонька-золотая ручка» — 16 серий. В эти же годы развивалось и научно-популярное кино: «Пьянство и его последствия», «Туберкулёз и меры борьбы с ним». Появились в прокате и первые фильмы с Чарли Чаплиным. Блистала Вера Холодная в «Анне Карениной».

После 1917 года кинопроизводство перешло в ведение Наркомпроса. В 1918 году на экраны выходит фильм по сценарию А.В. Луначарского «Уплотнение». К этому периоду относится и участие Есенина в коллективном написании киносценария «Зовущие зори» в компании с Сергеем Клычковым, Надеждой Павлович и Михаилом Герасимовым. Затем в его жизни наступил период имажинизма. Неподалёку от Богословского переулка, где поэт проживал с А. Мариенгофом, на углу Петровки, 15 и Столешникова переулка был кинотеатр «Таумотограф» (на фото) на 60 мест. Здесь же проживал в гостинице «Марсель» Александр Вертинский, которого так любил Есенин. Артист выходил на улицу в гриме Пьеро, направляясь через дорогу в кафе «Трилистник», где выступал с песенками. В здании современного Театра им. М. Ермоловой находился кинотеатр «Паризьен». По свидетельству Ивана Старцева, наряду с литературными диспутами, в кафе имажинистов «Стойло Пегаса» проходили и диспуты о кино. Кстати, в доме, где жил сам Старцев и где у него случалось ночевать Есенину, в Оружейном переулке, 43 (доме Нирнзее) тоже был кинотеатр — «Экран жизни». Со времён «Зовущих зорь» Есенин сценариев не писал, а вот имажинисты А. Мариенгоф, В. Шершеневич и Н. Эрдман позднее этим зарабатывали на жизнь. Когда закрылось «Стойло Пегаса», они открыли кинотеатр «Лилипут» напротив упомянутого «Великана» на Серпуховке. Поэт к этому уже не имел никакого отношения.

После возвращения на родину он от имажинизма отошёл. Сестра его Шура писала о том времени: «Вокруг Сергея всегда царило оживление. Все жили с ним одними интересами. Если это поход в театр или кино, то идут все, кто в этот момент присутствует…» Ей вторит Галина Бениславская: «Ни в театр, ни в кино. ни на концерт один никогда не ходил. Любил пойти компанией в несколько человек. Платить приходилось за всех <…>»

Дневниковые записи Софьи Толстой сообщают, что 16 июня 1925 г. С. Есенин в компании А. Сахарова и жены С. Толстой был на сеансе шведского фильма «Карин, Ингмарова дочь» в «Кино-Колосс», находившемся в здании Консерватории, на Большой Никитской, 13. 4 июля Есенин и Толстая смотрели немецкий фильм «Ледяной карнавал» в кинотеатре «Ша-Нуар» на Страстной площади (он же в разное время «Электробиоскоп», «Гран-Мишель» и «Центральный»). 18 июля поэт, его сестра Катя, С. Толстая и В. Эрлих посмотрели немецкий фильм «Табачница из Севильи» с Полой Негри. 12 ноября С. Есенин, С. Толстая и В. Наседкин посмотрели отечественный боевик «Крест и маузер», скорее всего в «Арсе» на Тверской. 14 ноября — «Трудный час» в «Кино-Колосс». А 29 декабря 1925 года в кинотеатре «Художественный» на премьерном показе для творческой интеллигенции фильма «Броненосец «Потёмкин» зрителям было объявлено о трагической гибели поэта. В отличие от Владимира Маяковского, который с удовольствием снимался в нескольких фильмах («Барышня и хулиган», «Кабаре № 13»), Сергей Есенин запечатлён лишь в хронике на открытии памятника А. Кольцову. Любопытно, что впервые увидев его (поэт был в цилиндре), Галина Бениславская определила его как «комическую, кинематографическую фигуру», а вот сыграть в фильме поэту не пришлось. Но его образ до сих пор вдохновляет кинематографистов не только отечественных, но и зарубежных.

Петровка, дом № 23

Петровка, дом № 23

petrovka 23
7 августа 1921 года скончался Александр Блок. Начались вечера памяти. Имажинисты тоже «отметились»: произнесли «Слово о дохлом поэте»! Есенин участия в этом кощунственном действе не принимал. Он выступил в Партийном клубе эсеров, в подковообразном здании архитектора М.Ф. Казакова на Петровке, 23. Об этом событии сообщалось в Бюллетене Центрального оргбюро левых эсеров от 1 октября 1921 года (обнаружено Я.В. Леонтьевым). Выступали: А. Шрейдер, публицист, философ, издатель журнала «Знамя»; И. Штейнберг, адвокат, автор биографии М. Спиридоновой; Я. Зунделович, литературовед, переводчик; В. Вольский, поэт; К. Буровий, эсер, профессиональный революционер. Последний и вспоминал в 1927 году о выступлении Сергея Есенина на этом вечере: «Под конец концертной части пришёл Есенин и взял слово. Оратор он был плохой. Но на этот раз, взволнованный, говорил с вдохновением, с любовью, с большой сердечностью. Вспомнить что-либо из этого выступления невозможно, ибо никакой логики, никакой связи в выступлении не было. Это был целый каскад образов, образов могучих, крылатых. Чувствовалось лишь, что так говорить не сможет обыкновенный человек, не сможет так говорить даже талантливый человек, когда он не есть поэт — творец именно таких образов. Впечатление у присутствующих необыкновенное; а спроси, о чём он говорил, — никто не скажет, какая-то сказочная речь! Как будто восстало множество образов из нерассказанных ещё сказок русского народа, как будто шелест ржи и пьянящий запах лесов залетели в столичную залу из дебрей будущей «новой Америки». И говорил Есенин: «Есть два поэта на Руси: Пушкин и Блок. Но счастье нашей эпохи, счастье нашей красы открывается блоковскими ключами». Об этом вечере со слов Я. Гутмана, предположительно, записал в дневнике Андрей Белый: «<…> Сергей говорил, что говорить о смерти Блока нельзя: раз, в беседе с Блоком по поводу слухов о разрушенном Кремле Блок сказал Есенину: «Кремль разрушить нельзя: он — во мне и в вас, он вечен; а о бренных формах я не горюю». То же применил Есенин о Блоке: он — наш, он — не умирает; он — вечен, а о бренном Блоке горевать нечего».

Староконюшенный пер., дом № 33

Староконюшенный пер., дом № 33

starokonyuschenny 33
В удивительно светлых воспоминаниях сокурсника по Университету им. А.Л. Шанявского, поэта и прозаика Дмитрия Семеновского запомнился такой эпизод: «<…> мы вышли на улицу и вскочили на подножку проходящего трамвая. <…> А в вагоне так пахло хмельным воздухом весны… Мы поехали на Арбат. Пустой вагон мотался и гремел. За полуоттаявшими окнами проплывали здания, вывески, фонари, прохожие. Мы решили навестить Юрия Якубовского. Он жил с молодой женой Марианной и недавно родившейся дочкой. В студенческой комнате Якубовских было много развешенных по стенам рисунков работы хозяина, занимавшегося живописью, и совсем мало мебели. Все же кое-как уселись. Марианна видела Есенина впервые и захотела познакомиться с его стихами. Есенин начал читать. И оттого ли, что в его сердце все ещё звенела весенняя радость, или от сочувственного внимания слушателей, читал он охотно и много. Его не приходилось упрашивать. Прочитав одно стихотворение, Есенин тут же переходил к другому. «Он пел, как птица», — говорил потом Якубовский, вспоминая наше посещение».

Это было время, когда Есенин вот-вот сорвётся и поедет в Петроград, а мы уже знаем, какой успех ждал юношу в столице: высокая оценка А. Блоком его первых поэтических опытов, шумный приём в литературных салонах, новые друзья… Читая эти воспоминания, радуешься сердцем за весеннего Серёжу, веришь, что в ответ на его приветливую улыбку весь мир улыбался ему в те дни. Захотелось найти эту студенческую комнатку на Арбате, где он «пел, как птица». Удалось. Георгий (Юрий) Якубовский, как оказалось, и в 1923–1925 гг. всё так же жил на Арбате, в Староконюшенном переулке, 33, являясь уже одним из главных теоретиков «Кузницы» — организации, объявившей себя единственной, выражающей интересы пролетариата в литературе. Он уже не восхищался поэзией Сергея Есенина, а книгу «Москва кабацкая» и вовсе считал «гнилой». Этот дом в Староконюшенном хорошо был знаком поэту и часто им посещаем. Здесь находилось, своего рода общежитие, коммуна, где жили многие члены «Кузницы», редакция одноименного журнала, а по четвергам проходили собрания этого литературного объединения, на которые приглашались участники и других литературных сообществ. Костяк «Кузницы» составляли писатели, вышедшие из Пролеткульта. Участники противопоставляли себя символизму, акмеизму, футуризму, имажинизму, мужиковствующим, новокрестьянам; выступали против новой экономической политики. В коммунальной квартире доходного дома жили идеологические противники и давние знакомые Есенина, многие из них были его хорошими друзьями: А. Неверов (Скобелев), Степной (Н. Афиногенов, отец драматурга Афиногенова, автора «Машеньки»), Ф. Гладков, Н. Ляшко, А. Новиков-Прибой… Здесь останавливался А. Ширяевец, приезжая в Москву. Бывали И. Садофьев, В. Плетнев, П. Воеводин, А. Гастев, В. Казин, В. Бахметьев, В. Кириллов, М. Герасимов, Г. Санников, Н. Полетаев, С. Обрадович и другие. Идеологические расхождения не мешали многим из них любить Есенина. Приведу пример. Литераторы «Кузницы» Степной и Неверов выступали в защиту Сергея Есенина на суде по «делу четырёх поэтов» (А. Ганина, С. Клычкова, С. Есенина и П. Орешина). После приговора суда, который оказался не столь суровый, как того требовали раздувалы, зачинщики и обвинители, Неверов пригласил Степного в пивную, где наглядно продемонстрировал приятелю, что в шуме, гаме, рыдании скрипок и звоне стаканов расслышать разговор за соседним столиком практически невозможно: даже сидящие рядом слышат друг друга с трудом. Как же это удалось свидетелю Родкину? Кстати, какой здравомыслящий человек отважится вступить в перепалку один против четырёх подвыпивших крепких мужчин? Неверов убедительно доказал приятелю, что дело не только в пьянстве, но и в отношении к русскому литератору в новом государстве. Вскоре А. Неверов скончался от приступа астмы и лёг в землю Ваганьковского кладбища. Чуть позже неподалёку появился холмик могилы А. Ширяевца. Сергей Есенин считал Неверова и Ширяевца большими, истинными поэтами, тяжело переживал их смерть. Организованное в 1920 году, объединение пережило раскол и прекратило существование в 1932-м. Многие члены «Кузницы» не избежали репрессий. В этом доме с лестничными пролётами в три метра, резными перилами и стеклянным потолком обсуждались насущные вопросы литературы, читали свои произведения молодые писатели и поэты. В наши дни жили писатель, есениновед Юрий Паркаев, артист Вячеслав Шалевич.

Дворец труда

Дворец труда

dvorec 01
dvorec 02
dvorec 03
Есенинским местом в Москве является и такой впечатляющий объект как Дворец труда. По велению императрицы Екатерины II и инициативе просветителя И.И. Бецкого на участке между Солянкой и рекой Москвой, ограниченном с запада Китайгородским проездом, был заложен в 1764 году Императорский Воспитательный дом для приюта младенцев, рождённых в бедности, и неимущих рожениц. После революции 1917 года приют был ликвидирован, а комплекс зданий Воспитательного дома (Китайгородский проезд, 9/5 и Солянка, 12) заняли профсоюзные учреждения и многочисленные редакции газет и журналов. В 20-е годы прошлого века помещения были существенно перепланированы. Здания получили новое название — Дворец труда. К.Г. Паустовский даёт подробнейшее его описание: «Московские салопницы без всякой задней мысли называли Воспитательный дом «Вошпитательным». Таково было московское простонародное произношение. Это был громадный, океанский дом с сотнями комнат, бесчисленными переходами, поворотами и коридорами, сквозными чугунными лестницами, закоулками, подвалами, наводившими страх, парадными залами, домовой церковью и парикмахерской. Чтобы обойти всё это здание по коридорам, нужно потратить почти час. Население Дворца труда пользовалось коридорами как дорожками для прогулок. Во Дворце труда мирно жили десятки всяких профсоюзных газет и журналов, сейчас уже совершенно забытых». («Время больших ожиданий») У П.Н. Зайцева тоже встречаем воспоминание о Дворце труда: «Это был всесоюзный Дом союзов. И ВЦСПС, и все центральные комитеты союзов издавали свои журналы и журнальчики и имели даже свои самостоятельные издательства. Огромная масса журналистов и литераторов работала в этих изданиях и издательствах, и редакторами, и сотрудниками». Поэт Осип Мандельштам виртуозно охарактеризовал этот объект одной фразой: «Безумный каменный пасьянс Воспитательного дома…». Ему тоже доводилось блуждать в лабиринте Дворца труда. В 1924 году сюда переехала редакция газеты «Гудок» из Вознесенского переулка (дом № 7), где работали Ю. Олеша, И. Ильф, Е. Петров, В. Катаев, Л. Славин, М. Штих, М. Булгаков. Дворец труда, превратившись в «Дом народов», попал на страницы романа «Двенадцать стульев», став местом нечаянной встречи мадам Грицацуевой и Остапа Бендера.

В коридорах Дворца труда нередко можно было встретить и Есенина. У писателя Э. Миндлина в «Необыкновенных собеседниках» читаем: «В канун нового 1926 года в редакциях Дворца труда только и говорили, что о самоубийстве Сергея Есенина. И даже люди, никогда не читавшие стихов, с жаром спорили о покончившем с жизнью поэте. В слякотный зимний день по длиннейшей аллее мы шли втроём — Валентин Катаев, Юрий Олеша и я. Никто из нас не был на похоронах. Ходила на похороны жена Олеши, и со слов жены он рассказывал нам о толпах народа, двигавшегося за гробом поэта. Кажется, только в день похорон зримо обнаружилась не сравнимая ни с чем популярность Есенина. Похороны были стихийно народными. Никто не ждал, что со всех концов огромной Москвы стечётся такое несметное множество людей всех уровней знания, образования, профессий. Мы были озадачены этой необычной и, главное, вдруг ставшей явной, популярностью С. Есенина».

В Доме Сытина

В Доме Сытина

sytin
Дом № 18 на Тверской улице привлекает внимание сразу: яркий образец модерна с мозаичным фризом, он завершается мезонином с большим полукруглым окном. На стене памятная доска: до 1928 года здесь жил и работал книгоиздатель И.Д. Сытин. На первом этаже размещались торговые помещения, в т.ч. книжная лавка, на верхнем — квартира самого просветителя с семьёй, остальные помещения занимали редакции газет и журналов. В.А. Гиляровский, сотрудник газеты И.Д. Сытина «Русское слово», описывал место работы так: «<…> всюду коридорная система, у каждого из «крупных» сотрудников — свой кабинет, в вестибюле и приёмной торчат мальчуганы для посылок и служащие для докладов; ни к одному сотруднику без доклада постороннему войти нельзя <…> «В разное время здесь находились редакции газет «Правда», «Известия», «Гудок», «Труд»… С 1923 года — редакция журнала «Красная нива», созданного по образцу популярной дореволюционной «Нивы». В редколлегии состояли: Ю. Стеклов, И. Касаткин, А. Луначарский.

В первые же дни после возвращения из зарубежной поездки сюда пришёл Сергей Есенин. Редакторами трудились В. Казин и С. Борисов (Шерн). Поэт принёс стихотворения «Всё живое особой метой…» и «Сторона ль ты моя, сторонка…». Позже — «Заметался пожар голубой…», «Ты такая ж простая, как все…», «Свищет ветер, серебряный ветер…», цикл стихов, посвящённый младшей сестре Шуре: «Я красивых таких не видел…», «Ах, как много на свете кошек…», «Ты запой мне ту песню, что прежде…», «В этом мире я только прохожий…» В «Красной ниве» печатались С. Клычков, А. Ширяевец, П. Орешин, М. Пришвин, П. Радимов, Б. Пильняк, Вяч. Шишков… Журнал рассказывал о повседневной жизни москвичей, был менее политизирован, чем «Огонёк» М. Кольцова, отличался качественными иллюстрациями (сотрудником журнала был К. Петров-Водкин), выходил как приложение к газете «Известия». В этом же здании находилась и редакция литературно-художественного и сатирического журнала «Прожектор», издававшегося как приложение к газете «Правда». В редколлегию входили Н. Бухарин, А. Воронский. Многие вещи, напечатанные в «Красной нови», предварительно в отрывках выходили в «Прожекторе». Соответственно, и авторы «Красной нови» являлись авторами журнала «Прожектор».

В марте 1925 года к публикации в «Прожекторе» «Литературных заметок» А. Воронского, в которых критик подробно разбирал роман Л. Леонова «Барсуки» и стихи С. Есенина, потребовалась фотография. Фотограф В.  Савельев сделал два снимка беседующих молодых литераторов: благообразного вида молодого человека с холодноватым взглядом и стильно уложенными густыми волосами — Леонида Леонова и Сергея Есенина — уставшего, замученного, с невесёлой ускользающей улыбкой. О чём думал поэт в момент съёмки? О своём быстром и лёгком вхождении в литературу, сравнивая свой дебют с успехами Леонова? Или вспоминал слова Фёдора Сологуба о себе в изложении Рюрика Ивнева: «Я отношусь недоверчиво к талантам, которые не прошли сквозь строй «унижений и оскорблений» непризнания. Что-то уж больно подозрителен этот лёгкий успех!» В пору знакомства с Есениным Леонов был очень популярен, с первой же публикации — повести «Петушихинский пролом» (1923) — его стали называть «надеждой русской литературы». Следом вышел сборник рассказов, через год — первый роман «Барсуки». В отличие от бездомного поэта, у Леонова крепкий тыл: дом, любимая жена Таня, тесть — известный книгоиздатель М.В. Сабашников. «Издательство М. и С. Сабашниковых» — одно из лучших в России, выпускало серии «Памятники мировой культуры», «Пушкинская библиотека», «История». С подачи В.И. Ленина издательству оказывал поддержку Наркомпрос. Язык вкусный, образный, доставшийся Леониду Максимовичу от дедов-купцов Зарядья, не мог не нравиться поэту Есенину: «<…> по небу карамелька, луна, ползёт <…>»; «Осенью развешивал вечер по небу мокрые тряпки, выжимал насухо, и из них шёл на землю серый, скупой дождь». Поэт и сам в начале пути прозой баловался, хотел всерьёз к ней вернуться, да не успел… После гибели Сергея Есенина Леонов с воспоминаниями не выступал, подчёркивал, что знаком с ним был мало: всего несколько встреч. Хотя и в ночлежный дом с Есениным ходил, собирая материал для романа «Вор», и у Бениславской бывал, и у Софьи Толстой поэта навещал. А в конце октября 1925 года Есенина с Софьей Толстой у себя принимал в проезде Девичьего поля, 8А, в доме тестя… Видимо, не нуждался тогда благополучный, фанатично работающий над всё новыми и новыми произведениями, Леонов в дружбах. Но всё же с годами образ Сергея Есенина всё больше и больше занимал, и тревожил писателя, не отпускал от себя, и близость их с Есениным миров всё острее стал ощущать. Черты личности поэта, по мнению литературоведов, проступают в героях романов «Вор» (1926), «Пирамида» (1999), в рассказах и пьесах Леонова. Леонид Леонов, никогда не сомневавшийся в «самоубийстве» поэта, признавался, что, при взгляде на фотографию растерзанного фашистами тела юной партизанки Зои Космодемьянской, вспоминает фотографию Сергея Есенина в «Англетере». Вопреки разуму, глаз художника увидел противоположное (Леонов прекрасно рисовал, вырезал фигурки из дерева)… Спустя более чем полвека с тех пор, как два молодых человека позировали фотографу журнала «Прожектор», Дом Сытина не вписался в современный облик города, и был передвинут, несмотря на объем и вес (10 000 т), на 34 метра в сторону площади Маяковского и поставлен на новый фундамент.

Родственные души

Родственные души

duschi 01
duschi 02
Когда-то маленькому гимназисту Володе в компании озорных приятелей достался невесёлый жребий: казнить в сарае через повешенье собаку Жучку. Боясь вызвать насмешки приятелей, Володя с закрытыми от ужаса глазами затягивал непослушными руками петлю на тонкой шейке и, чтобы животинка долго не страдала, схватил камень и бросил наугад. По мягкому шлепку догадался: попал… Когда же наутро после бессонной ночи, измученный раскаяньем, он вышел во двор, то увидел Жучку живой и невредимой. То, что Жучка приветливо завиляла хвостиком навстречу своему «убийце», потрясло мальчика. «Как же так?! Я её вешал, а она не помнит зла и ещё ласкается ко мне! Я нагнулся к собаке и стал её обнимать и целовать в косматую морду. Я понял: там, в сарае, я угодил в глину, а Жучка осталась жива. Вот с тех пор я и полюбил животных. А потом, когда вырос, стал воспитывать зверей и учить их, то есть дрессировать. Только я их учил не палкой, а лаской, и они меня тоже любили и слушались», — так писал Владимир Леонидович Дуров, создатель новой русской школы дрессуры. До него, как правило, дрессировщики полагались на болевой метод работы с животными. Володя, которому прочили карьеру военного, увлёкся цирком. С 16 лет он на манеже. Сначала чистил клетки с животными, работал сторожем, помощником дрессировщика… Потом стал давать собственные выступления с животными. В 1912 году он купил на Старой Божедомке (ул. Дурова, 4) особняк XIX века с садом и конюшней и создал свой театр зверей — «Уголок Дурова». В 1919 году при театре начала работать лаборатория по зоопсихологии. В составе учёного совета — академик В. Бехтерев, академик А. Леонтович, профессор Г. Кожевников, профессор А. Чижевский. В лаборатории изучались вопросы влияния внешней среды на животных, гипноза в дрессуре, психологии животных. Дрессировщик задавался вопросами: думают ли животные, чувствуют ли, переживают ли? Однажды он попытался взглянуть на мир глазами своей дрессированной свиньи… И нашёл ответы на свои вопросы: да, думают, да, чувствуют и страдают! Итогом его размышлений стали книги «Записки дуровской свиньи», «Думающие лошади» и многие другие. Одарённый литератор, он писал и литературно-художественные, и научные книги, хорошо рисовал, играл на многих музыкальных инструментах (без специального образования), проявил себя как изобретатель и инженер-конструктор при подготовке номеров с животными. В доме на Старой Божедомке побывало много гостей. Дуров — был прекрасным рассказчиком. Его наблюдения о поведении животных приходили послушать Чехов, Куприн, Гиляровский, Шаляпин, Собинов, Эренбург, Саша Чёрный… Гостей Дуров неизменно встречал с крысой на плече.

Однажды, в 1921 году, знакомый журналист Николай Вержбицкий привёл к Владимиру Леонидовичу единственного в России поэта, имевшего право сказать о себе: «Для зверей приятель я хороший, // Каждый стих мой душу зверя лечит». Они обязательно должны были встретиться, эти люди «одной группы крови», родственные души. В стране голод и разруха, жизнь человеческая гроша ломаного не стоит, а этот поэт, блаженный, читает с подмостков стихи о щенках, утопленных в проруби; о корове, у которой отняли телка да о раненой лисице. Он ходит по бульварам с куском хлеба для птиц или собак и говорит знакомым: «Страшнее глаз голодного пса я ничего не видел… В них человечья тоска и боязнь, что его ударят… А ведь есть много людей, которые не любят животных. Этого я не понимаю…» И был при этом вовсе не дворянского сословия, как Дуров, а крестьянский сын, Сергей Есенин. Крестьяне — люди практичные: животных заводят не из прихоти… Как-то зимой, ещё мальчишкой, напросился Сергей на охоту, волков отстреливать, а когда матёрый вдруг выскочил на него, убить не смог — пожалел… Ох, и смеялись над ним тогда мужики! Гость Владимира Леонидовича понимал язык зверей, умел их мгновенно расположить к себе. Дуров тотчас в этом убедился. Его обезьянка Гашка, увидев Есенина, сразу полюбила его, сидя на плече поэта, теребила его золотые волосы, ласково заглядывала в глаза и очень огорчилась, когда поэт засобирался домой. Дуров поразился реакции своей Гашки: она была весьма нелюдима. Вержбицкого реакция обезьянки вовсе не удивила: журналист не раз наблюдал магическое действие Есенина не только на зверей, но и на людей. Размышляя об этом феномене, он писал: «Когда я близко познакомился с поэтом, мне пришла в голову мысль о том, что с животными его роднит ему самому свойственное простодушие и незащищённость».

Есенин нёс в себе идею гуманного отношения к животным, называл их «братьями меньшими». В 1924 году Владимир Леонидович Дуров выступил в печати с заявлением: «Пора почувствовать и в животном личность — сознающую, думающую, радующуюся и страдающую. Стараясь понять психику животных, мы лучше будем понимать и психику людей». Прочитав заявление дрессировщика, Есенин откликнулся на него благодарственным письмом. Есенин и Дуров подружились и встречались часто. Дуров выступал и в кафе имажинистов с дрессированными белыми мышами. Животные очень любили поэта, чувствуя его светлую душу.

Николай Вержбицкий рассказал об этом грустную историю… Когда Сергей Есенин жил в Тифлисе на Коджорской улице у Вержбицкого, он подружился с дворовым псом. Потом уехал… Как-то Вержбицкий получил от Есенина письмо, пёс, крутившийся поблизости, подошёл и понюхал листок. Заскулил, заметался, кинулся искать друга, не нашёл и загрустил. Пёс отказывался от еды, тосковал и вскоре умер. Его похоронили под большим камнем, на котором любил сидеть Есенин, восхищаясь панорамой города…

ГУМ

ГУМ

GUM
ГУМ — Государственный Универсальный магазин, памятник федерального значения, главным фасадом, оформленным в псевдорусском стиле, смотрит на Красную площадь. Здание ГУМа занимает целый квартал Китай-города. Когда-то самый роскошный магазин столицы назывался Верхние Торговые ряды. Крытые торговые улицы (пассажи), чем, по сути, и является ГУМ, начали строить в Париже в конце XIX века. По этой парижской моде и были в 1893 году перестроены и покрыты стеклянным куполом отдельно стоящие торговые ряды. В 1917 году, то есть после революции, бойкую торговлю закрыли, товары реквизировали. В огромном здании расположился Наркомпрод, столовая для его сотрудников, издательство и типография Совнаркома, небольшие конторы и коммунальные квартиры. Как известно, в 1922 году был объявлен НЭП. 1 декабря 1921 года В.И. Ленин подписал «Положение о Государственном Универсальном магазине». Москва расцвела рекламными плакатами с текстами Владимира Маяковского и рисунками Александра Родченко. Повсюду висел красный круг ГУМа с девизом «Все для всех!» ГУМ стал символом НЭПа. На первом этаже возрождалась торговля, остальные этажи освобождались постепенно, в течение многих лет, и только к 50-м годам исчезли коммуналки, и ГУМ стал таким, каким мы его привыкли видеть.

Павел Авдеевич Кузько, знакомый Сергея Есенина, в 1918 году служил в аппарате Наркомпрода. Он рассказывал поэту о том, какую огромную работу по снабжению населения продуктами ведёт нарком А.Д. Цюрупа, как скромно живёт, питается вместе со всеми служащими в столовой, какой он честный и простой человек. Кузько познакомил Есенина с наркомом летом 1918 года, позже описал это событие: «Цюрупа был внимателен и приветлив с Есениным. Во время короткого разговора Цюрупа сказал, что рад познакомиться с поэтом, что он о нём слышал и читал некоторые стихотворения, которые ему понравились. При прощании Александр Дмитриевич просил передать привет Зинаиде Николаевне (Райх — Н.Л.), которая в это время уже не работала в комиссариате. Сергей Александрович был очень доволен этим свиданием». С ГУМом связана и неудачная попытка поэта издать с помощью В.И. Вольпина «Москву кабацкую». Госиздат не дал разрешения на книгу, а издательство и типография Совнаркома отказались её издавать. Напомню, что книга была издана в Петрограде с разрешения Ионова. Посещал ГУМ Сергей Есенин и в качестве покупателя: приходил за гостинцами, собираясь в Константиново.

Эта загадочная Анна Снегина…

Эта загадочная Анна Снегина…

snegina 01
snegina 02
snegina 03
snegina 04
snegina 05
8 февраля 1929 года Музей Есенина (в лице Софьи Андреевны Толстой-Есениной) направил бывшей помещице, ныне служащей госучреждения, Лидии Ивановне Кашиной письмо следующего содержания: «Зная, что покойный поэт Сергей Есенин был хорошо Вам знаком ещё в раннем его детстве, не будете ли Вы любезны дать о нем свои воспоминания, хотя бы в кратком, сжатом виде для Музея его имени. Если Вы имеете фотографии Есенина, не откажите предоставить их Музею для снятия копии, подлинник будет Вам возвращён. Музей будет очень Вам благодарен за Вашу помощь в работе по собиранию материалов о жизни и творчестве Есенина. Хранитель Музея». Воспоминания написаны не были. Сохранилась конспективная запись рассказанного Л.И. Кашиной, выполненная рукой С.А. Толстой-Есениной: «Летом 1918 г. Есенин читал — «О, муза, друг мой гибкий…», «Зелёная причёска», «Ключи Марии», читал ей на пароходе, когда ехали в Москву — сентябрь-октябрь 1918 г. Хотел провести зиму восемнадцатого года в деревне, работать, читать, следить за жизнью и литературой, но переждать в деревне. Кашину выгнали из дома, пришли сведения, что отбирают дом в Москве. Она поехала в Москву, он поехал её провожать. Первое время жил у неё. Очень отрицательно <отзывался о происходящем> в разговорах с ней. Отношение к Кашиной и её кругу — другой мир, в который он уходил из своего и ни за что не хотел их соединять. Не любил, когда она ходила к ним. Рвался к другому <миру>. Крестьянской классовости в его отношении к деревне и революции она не чувствовала».

Отец Лидии Кашиной, владелец усадеб в Константинове и Белом Яре на противоположном берегу Оки, 7 ночлежных домов на Хитровке, Почётный гражданин Москвы, скончался в марте 1911 года. Похоронили его со стороны алтарной части Храма Казанской Божьей Матери в Константинове. Благодетеля сельчане не любили, хотя он и построил на селе школу, и украсил на свои средства Храм дубовым резным иконостасом: уж больно крутым нравом славился богатей. Наследниками ночлежных домов в Москве, двух поместий на Оке и огромной суммы денег стали его дети: Лидия и Борис. Кашина выкупила у брата причитающуюся ему часть поместья, и стала в нем единственной хозяйкой. Брат поселился через реку — в имении Белый Яр. В том же 1911 году Кашина приобрела и дом в Москве, в Скатертном переулке, 20. В доме было 11 комнат, на первом этаже — бильярдная. Тут у Кашиной позднее и гостил поэт Есенин. Молодая помещица стала приезжать в Константиново на 5 месяцев в году, с детьми Юрой и Ниночкой. И богатство, и красивый дом за высоким забором казались крестьянам раем. Меж собой звали молодую женщину «королевой», сочиняли небылицы о её загадочной жизни. Лида Кулакова окончила с отличием в 1904 году Александровский женский институт (на Новой Божедомке, 4/ул. Достоевского), созданный при Екатерининском институте благородных девиц. В Александровский институт принимали девиц недворянских сословий: дочерей мещан, купцов, обер-офицеров. Состоятельный отец снимал дочери и сыну пятикомнатную квартиру в Москве, на престижной Пречистенке, 40. В 1905 году там поселился и муж Лидии, Николай Павлович Кашин. Строгий, прижимистый отец планировал выдать дочь за ровню, но строптивая девушка влюбилась в скромного учителя словесности, выпускника Московского университета, и вышла за него, сломив волю родителя. К 1911 году Николай Павлович становится видным исследователем творчества драматурга А.Н. Островского. В числе первых после революции получает звание профессора. В 1929 году назначается ответственным секретарём комиссии по установке памятника драматургу у Малого театра. В браке родились сын Георгий и дочь Нина. Но с 1916 года супруги в браке не живут, а в 1918 году оформляют официальный развод. Ко времени знакомства с Есениным Лидия Ивановна свободна, образована, устраивает в поместье подобие литературного салона. Друзья мужа — её хорошие знакомые — Ефим Львович Янтарёв (Берштейн), поэт; Николай Михайлович Мешков, поэт; Иван Николаевич Худолеев, актёр Малого театра; Григорий Александрович Кожевников, директор Зоологического музея, профессор, большой любитель охоты, которой славятся окрестности поместья. Это люди солидные, творческие, ценящие искусство и, кажется, чуть-чуть влюблённые в молодую, образованную хозяйку салона. Она наслаждается красотами Константинова, красиво скачет верхом в синей амазонке в сопровождении приятелей и скромно слушает стихи, посвящённые ей. Поэт Янтарёв: «На груди твоей роза алеет// Ароматным и нежным огнём.// Это сердце моё пламенеет// И тоскует — не знаю, о чём». Профессор Кожевников: «В груди моей теснилися желанья,// Их холодом рассудка я смирял». Поэт Мешков: «О сладость деревенских дней // И светлый мир любви прекрасной!» А ещё молодой успешный поэт посвящает ей стихотворение «Зелёная причёска», где есть такие строки: «Прощай, моя голубка,// До новых журавлей». Он нежно сравнивает женщину с берёзкой… Лидия Ивановна состоит в переписке с двоюродным братом, морским офицером, Николаем Владимировичем Викторовым. С ним она делится сокровенными мыслями и событиями своей жизни… Похвасталась и стихотворением Есенина, в ответ прочитала возмущённое: «За такие слова, Лидочка, у нас по морде бьют!» Интересно, чем так задело бравого офицера именно это целомудренное стихотворение юноши, а не банальности более зрелых гостей литературного салона Лидии Кашиной? Что прочитал между строк этот строгий «критик», предположительный прототип Бориса из поэмы «Анна Снегина», тоже, видимо, чуть влюблённый в двоюродную сестру?

Дом в Москве, в Скатертном, уплотнили, оставив Кашиной пару комнат… Все отмерянные ей годы проработала она скромной машинисткой в различных учреждениях. Последнее место службы — Мясницкая, 20: дом с огромными окнами. Где-то в этом здании Лидия Ивановна стучала на машинке с латинским шрифтом в объединении «Союзстанкоинструмент». Отличалась, по воспоминаниям сотрудницы, особым изяществом, красиво говорила, красиво ела, красиво и скромно одевалась, красиво танцевала на праздничных вечерах коллектива, которые с удовольствием сама организовывала, приглашая артистов, поэтов, певцов. И никому ни словом не обмолвилась, что была знакома с поэтом Есениным, что стала прототипом Анны Снегиной… Читала ли она поэму? «Не знаю, зачем я трогал// Перчатки её и шаль…» Воспоминаний не оставила. Хотя, с её-то происхождением… Уже были написаны «Злые заметки» Н. Бухарина (1927). Время от времени ею интересовались органы: скорее, не ею, а фамильными ценностями, коих и не было у неё. В 1937 году три недели продержали Кашину в Бутырках. В конце июля того же года Кашина собиралась в отпуск. В Гурзуф. Говорила с улыбкой, что впервые едет отдыхать на заработанные деньги. Перед поездкой пошла к врачу, где обнаружили онкологическое заболевание. Вскоре она умерла.

Большая Дмитровка, дом № 24

Большая Дмитровка, дом № 24

b dmitrovka 24 01
b dmitrovka 24 02
Этот дом некогда принадлежал виноторговцу Леве, был двухэтажным. Он настолько перестроен (в последний раз в 1980 году), что его не узнать. Говорят, если заглянуть в окна второго этажа или войти в подъезд правого крыла, то удастся увидеть дивную лепнину парадных залов бывшего особняка. В 1917 году его захватили анархисты, но их вскоре выбил отряд чекистов. В 1922 году в здании разместили Первый пролетарский музей. В основе его эклектичного собрания — реквизированные картины Рокотова, Тропинина, Шишкина, Сурикова, старинная мебель, китайский и японский фарфор, персидские и среднеазиатские ковры, оружие, фигурки из кости и сандала, курительницы… Самым пролетарским экспонатом музея была скульптурная группа, изображающая Степана Разина и его ватагу, а также роскошную персиянскую княжну, лежащую у ног атамана — произведение скульптора Сергея Тимофеевича Коненкова, большого друга Сергея Есенина ещё со времён Пролеткульта. Есенин любил слушать игру Коненкова на гармонике и гуслях, но больше всего его восхищали работы скульптора. Иван Старцев вспоминал: «<…> однажды, проходя мимо музея по Дмитровке, обратился ко мне с вопросом, был ли я в музее. На отрицательный мой ответ сказал: «Дурной ты! Как же это можно допустить, ведь тут Сергея Тимофеевича «Стенька Разин» — гениальная вещь!» Коненков любил работать с деревом. Есенина умиляли его старички-лесовички, стулья из пней, поэт любовался своим портретом, сотворённым Коненковым из дерева, очень похожий. Бюст был выставлен в витрине книжной лавки «Артели художников слова». Старцев наблюдал, как «Есенин не раз выходил там на улицу — проверять впечатление — и умилительно улыбался». Потом забыл его у режиссёра Форрегера в театре… Первый пролетарский музей просуществовал недолго. Потом в этом здании был Институт В.И. Ленина при ЦК ВКП(б)…

Ночь, улица, фонарь, аптека

Ночь, улица, фонарь, аптека

noch ulica fonar 01
noch ulica fonar 02
noch ulica fonar 03
Ночь. Пустынная Большая Никитская в призрачном свете фонарей. Пожилой человек, вглядывающийся в витринное стекло лучшей в городе Гомеопатической аптеки… Очень уж подходит к этой картине известная строка Блока… С тех пор, как академик архитектуры Иван Владиславович Жолтовский поселился неподалёку, в Вознесенском переулке, 6, он, привычно работающий по ночам, выходит отдохнуть и пройтись по излюбленному маршруту: по Большой Никитской, мимо Консерватории… Любитель поэзии, он всегда заходил в книжную лавку «Трудовой артели художников слова» за книжными новинками. Но не только… Его привлекал белокурый продавец, который, чаще чем стоял за прилавком, сидел на ступеньках винтовой лестницы и увлечённо читал книгу. Иногда, когда к нему приходили знакомые, он самозабвенно принимался декламировать стихи. По наблюдению Жолтовского, читал, как перед полным залом… И ещё… сам будучи элегантным, архитектор отмечал эту приятную черту и в Есенине.

Продавцом-то Есенин был неважным. Об этом свидетельствуют многие его знакомые. М. Свирская: «Есенин стоял у прилавка и продавал книги. Народу туда приходило много. Не так купить книги, как посмотреть на Есенина. Делал он это очень неуклюже. Лазал по полкам, чтобы достать нужную книгу. Долго не находил. Растерянно суетился. Мне стало больно за него. В душе я ругала Шершеневича и Мариенгофа, которые для приманки поставили его торговать».

В. Мануйлов: «Есенин не любил торговать книгами, но охотно их надписывал и, как мне вспоминается, вызывал недовольство своих компаньонов, когда брал с прилавка книжку стихов и дарил её посетителю. «Этак ты нас разоришь», — как-то при мне сказал ему Шершеневич».

Э. Герман: «В тонкости книжной торговли он едва ли вникал, но за прилавком стаивал нередко. Судачит, бывало, о чём-то с товарищами по «задорному цеху», а краем уха вслушивается в чужой разговор… «Маяковского? Такого не держим. Не спрашивают». Сияет, рад, что подложил свинью футуризму».

Именитый советский архитектор, художник, просветитель: Дом купца Г.А. Тарасова на Спиридоновке, Центральная тепловая электростанция на Раушской набережной, здание Госбанка на Неглинной, известный Дом на Моховой, здание и трибуны Московского ипподрома — плоды его таланта и трудолюбия. Иван Владиславович Жолтовский прожил долгую жизнь. Он застал времена, когда имя Есенина предпочитали не называть. Давно уж в помещении бывшей книжной лавки находилась лучшая в Москве Гомеопатическая аптека, а академик Жолтовский по привычке все подходил к знакомым дверям, глядел в витринное стекло, и в неверном ночном свете ему чудилось, что он видит золотую голову, склонённую над книгой. (О Жолтовском, Есенине и том времени в книге Н. Молевой «Есенин без Дункан или Обратная сторона солнца»).

Профсоюзная ул., дом № 123А

Профсоюзная ул., дом № 123А

profsoyuznaja 123a
В 1922 году советская власть впервые была обеспокоена повышенной смертностью от голода и тяжёлых условий жизни в среде учёных и служителей муз. А ведь это были люди заслуженные, известные не только в своей стране, но и далеко за её пределами! При Доме учёных (Пречистенка, 16) срочно был создан ЦЕКУБУ — Центральный комитет по улучшению быта учёных. Комитет постановил выдавать деятелям науки и искусства ежемесячное натуральное пособие, так называемый «академический паек». Весь контингент был поделён на категории, где высшей считалась пятая. Как поговаривал между собой этот контингент, в Кремле было немало противников «подкармливания»: некоторые учёные и творческие работники вызывали подозрения в контрреволюции.

С той же благородной целью — улучшения быта — в том же 1922 году был открыт санаторий «Узкое». Пусть вас не смущает адрес, вынесенный в заголовок: это в наши дни Битцевский лес — юго-западная часть Москвы, а в 20-е годы прошлого века Битца являлась Подмосковьем, дачным местом. Огромный, типично дворянский, тенистый парк с липовой аллеей, каскадом прудов и бывшим особняком графов Трубецких со старинной бильярдной, несколькими гостиными и роскошной мебелью подходил, как нельзя лучше. Тогда же стала формироваться коллекция санатория «Узкое», достойная самых лучших музеев, из вещей, оставленных прежними владельцами усадьбы, позже, ещё из завещанной коллекции академика И.А. Морозова трофеев Второй мировой войны. Санаторий посещали А. Луначарский, В. Маяковский, К. Чуковский, Ф. Шаляпин, Б. Пастернак, два раза гостили здесь Надежда и Осип Мандельштам, бывал Бернард Шоу и многие другие известные люди.

Из письма крестьянского поэта Пимена Карпова поэту Семену Фомину от 21 мая 1924 года: «Приходите или приезжайте к нам в «Узкое» в это воскресенье. Будет Есенин, будем все тут читать стихи». Ближайшее воскресенье в том году было 25 мая. В «Летописи жизни и творчества С.А. Есенина» помечено, что участие Есенина в мероприятии никак не подтверждается. Подтверждением его посещения может служить упоминание поэта во всех рекламных буклетах Санатория, который посещало такое огромное количество знаменитостей, что имя поэта, упомянутое ложно важной роли не сыграет. Скорее всего выступление Есенина в санатории «Узкое» запомнили отдыхающие и передавали из уст в уста. К тому же, велись и книги учёта, где оставляли свои автографы гости и отдыхающие. Приглашение, исходящее от Пимена Карпова — «Приходите к нам» — указывает на то, что сам Карпов являлся там отдыхающим.

Крестьянский поэт Пимен Карпов, старый друг Есенина, в том же 1922 году, после обыска в его комнате в общежитии поэтов на Тверском бульваре, 25, где он жил с А. Ширяевцем, был фактически выкинут из литературы и в последующие годы не печатался. Подрабатывал переводами. Умер в 1963 году. Одно из его самых сильных, провидческих стихотворений, написанных уже «в стол» — «История дурака». Вот несколько строк из него: «Рабы, своими мы руками// С убийцами и дураками// Россию вколотили в гроб».

Свято-Данилов монастырь

Свято-Данилов монастырь

svjato danilov
В ХIII веке на правом берегу Москвы-реки, в пяти верстах от Кремля, Московский Великий князь всея Руси, младший сын Александра Невского Даниил основал монастырь. Перед самой кончиной Даниил принял здесь схиму, здесь он и скончался в марте 1303 года, в возрасте 42 лет, здесь и похоронен, согласно завещанию. В период правления Ивана III для монастыря наступило время запустения, длившееся около 250 лет. Возрождение былого величия монастыря началось при царе Иване Грозном, когда, по преданию, на могиле князя Даниила стали происходить чудесные исцеления больных и другие явления. За 700 лет своего существования Данилов монастырь многое пережил… Стоял на защите южных границ от нашествия крымского хана Гирея. В начале ХVII века, в смутные времена, горел, подожжённый бежавшим из Москвы Лжедмитрием II. В 1812 году был осквернён и разграблен солдатами Наполеона. Формально монастырь был закрыт в 1918 году, но службы продолжались до 1930 года. В конце 20-х годов была разобрана колокольня. Колокола со звонницы были спасены американским промышленником и дипломатом Чарльзом Крейном и до 2007 года находились в Гарвардском университете. После ликвидации кладбища прах Н.В. Гоголя, супругов Хомяковых, Н.М. Языкова и Д.А. Валуева был перенесён на Новодевичье кладбище, прах В.Г. Перова — в некрополь Донского монастыря. В 1930 году на территории монастыря был организован изолятор для детей репрессированных лиц. Незадолго до своей кончины в ноябре 1982 года Л.И. Брежнев подписал указ о передаче Московской патриархии Донского монастыря, в конце мая 1983 года Донской был заменён на Данилов монастырь. Так началось его возрождение.

Сегодня Свято-Данилов монастырь считается духовным центром РПЦ. Старые стены Данилова монастыря помнят юного Сергея Есенина. В конце сентября 1913 года студентом Университета им. А.Л. Шанявского он приходил сюда с однокурсниками Васей Наседкиным и Борей Сорокиным. Вот как описал это событие в 60-х годах прошлого века журналист Борис Андреевич Сорокин: «Мы, постояв у могилы А. Рубинштейна, пошли к месту погребения Н.В. Гоголя. Над простой чугунной решёткой и плитой с выпуклыми буквами «Николай Васильевич Гоголь», над зеленоватым огоньком лампады, мерцающим в фонарике у чугунного креста, словно охраняя вечный покой великого писателя, деревья раскинули свои ветви, роняющие золотые листья. Обнажив головы, стоим потрясённые простотой этого уголка кладбища с тремя словами на бронзовой плите. Есенин, сжав побелевшими пальцами решётку, не отрываясь, смотрит на живой огонёк лампады, на бронзовую плиту, усеянную оранжевыми листьями. «Да, вот она, несущаяся тройка — символ Руси… Гремит и становится ветром, разорванный в куски воздух… и дают ей дорогу другие народы и государства…» Так писать — это значит верить в лучшее будущее России», — говорит он…»

Бульвары: Никитский и Страстной

Бульвары: Никитский и Страстной

nikitsky strastnoy 01
nikitsky strastnoy 02
Есенина часто можно было встретить на московских бульварах… Обычно он очень спешил, иногда шёл неспешно, называя это «прошвырнуться»… Жене Лившиц, девушке с «библейскими глазами», написал как-то: «<…> ведь куда, куда только не собирался и с Вами даже уславливался встретиться в Крыму… Дело в том, как я управляюсь с моим издательством. Я думал, уже всё кончил с ним, но вдруг пришлось печатать спешно ещё пять книг, на это нужно время, и вот я осуждён бродить пока здесь по московским нудным бульварам из типографии в типографию и опять в типографию!» Поэт немножко слукавил. Он любил московские бульвары, на них кипела жизнь… На Никитском, например, работали моментальные художники: вырезали профили из бумаги, старушки продавали семечки, сидя на своих табуретках… Страстной бульвар просыпался раньше всех бульваров… В погожие деньки на скамейках сидели парочки, собирались старички, играли уличные музыканты…

На Никитском бульваре. Из воспоминаний Матвея Ройзмана: «<…> ступив на Никитский бульвар, Сергей устремился к первой свободной скамейке. Он сел, стал шарить руками в карманах: «Вот черт! Бумагу забыл!» Я подаю ему вчетверо сложенный лист писчей бумаги. Есенин опять лезет в карманы, чертыхается. Я, понимая, забыл карандаш, даю свой. Он ложится ничком на скамейку и пишет округлыми, отдалёнными друг от друга буквами четыре строки — одна под другой… Строфа. Читает её, вздыхает, садится: «Вышло!» И обращается ко мне: «Не интересуешься, что я написал?» — «Ты не любишь читать в процессе работы!» — «Это верно!» — «И потом я запомнил твои слова: по одной строфе никогда не суди о целом стихотворении!» — «Это тоже верно!» Конечно, я не мог не запомнить строки, которые он несколько раз произносил вслух. Это стихотворение начиналось так: «Сторона ль ты моя, сторона!»

На Страстном бульваре. Из воспоминаний Матвея Ройзмана: «Однажды, проходя по Страстному бульвару, я увидел, как Есенин слушает песенку беспризорного, которому можно было дать на вид и пятнадцать, и девять лет — так было измазано сажей его лицо. В ватнике с чужого плеча, внизу словно обгрызанном собаками, разодранном на спине, с торчащими белыми хлопьями ваты, а кой-где просвечивающим голым посиневшим телом, — беспризорный, аккомпанируя себе деревянными ложками, пел простуженным голосом: «Позабыт, позаброшен…» Сергей не сводил глаз с несчастного мальчика. Лицо поэта было сурово, брови нахмурены. <…> Спрятав ложки в глубокую прореху ватника, беспризорный с протянутой рукой стал обходить слушателей. Некоторые давали деньги, вынимали из сумочек кусочек обмылка, горсть пшена, щепотку соли, и все это исчезало под ватником беспризорного, очевидно, в подвешенном мешочке. Есенин вынул пачку керенок и сунул в руку мальчишке».

С. Есенин и Ю. Балтрушайтис

С. Есенин и Ю. Балтрушайтис

baltruschaytis 01
baltruschaytis 0221 января 1916 года в Москве в помещении частной картинной галереи Лемерсье в Салтыковском/ Дмитровском переулке (дом не сохранился) на собрании «Общества свободной эстетики» выступили с чтением своих произведений два поэта: Николай Клюев, известный в обеих столицах, и «странного вида» белокурый юноша — Сергей Есенин. Литературовед Иван Никанорович Розанов подробно описал это событие в дневнике. Клюев «поражал своею красочностью и яркою образностью», но другого, Есенина, Розанов нашёл «проще и свежее». Мнения зрителей разделились. Многие отдавали предпочтение Клюеву. Иван Никанорович внимательно прислушивался к разговорам в фойе… Сергей Есенин, читавший о Евпатии Рязанском, «Корову» и «В хате», понравился ему больше: «Кажется в первый раз в русской литературе поэт привлекал внимание к горю коровы. Ещё более произвело на меня впечатление «В хате» («Пахнет рыхлыми драченами…»), а особенно три последние строчки: «От пугливой шумоты// Из углов щенки кудлатые// заползают в хомуты». И ночью, уже ложась спать, я всё восхищался этой «пугливой шумотой» и жалел, что не могу припомнить всего стихотворения». На следующий день газета «Утро России» в заметке «Вечер народных поэтов» сообщила: «Оба поэта имели у слушателей успех». Похоже, поэт-символист Юргис Казимирович Балтрушайтис тоже присутствовал на этом вечере поэтов: уже на следующий день, 22 января, он подарил Есенину два сборника своих стихов. На первом из них — «Земные ступени» — написал: «Сергею Александровичу, Поэту — автор». На втором — «Горная тропа»- написал: «Сергею Александровичу Есенину. Милому поэту русского раздолья и всех его дорог. С приветом Балтрушайтис. Москва. 22.1.16». Слово «Поэт» с большой буквы говорит о том, что поэту-символисту стихи пришлись по душе. Несмотря на солидную разницу в возрасте поэтов (22 года), многое их роднило: оба из крестьян (Балтрушайтис выходец из бедной литовской деревни), оба жадно стремились к знаниям (Балтрушайтис самостоятельно освоил грамоту, после закончил Московский университет). Юргису Казимировичу были близки и знакомы образы поэзии Есенина и евангельские мотивы его поэзии. В конце января 1916 года издатель М.В. Аверьянов выпустил в свет первую книгу Сергея Есенина «Радуница», и уже 9 февраля юный поэт делает поэту-символисту ответный подарок в Петербурге. Лукавая надпись-загадка такова: «От поемов Улыбиша перегудной Мещеры поэту ипостасной чаши скорбной тропы Ю. Балтрушайтису на добрую память от баяшника соломенных суемов. Сергей Есенин. 1916.9 февр. Пт».

О Юргисе Казимировиче известно немного. Прекрасно образован, знал языки, делал переводы Ибсена, Кнута Гамсуна, Ницше, Оскара Уайльда, Метерлинка. Дружил с Валерием Брюсовым и Константином Бальмонтом. Все трое организовали издательство «Скорпион». Был очень требователен к себе и другим. Писал на русском (преимущественно) и литовском языках. Интересна история женитьбы Юргиса Балтрушайтиса. Литературный труд не приносил дохода и бедный студент подрабатывал репетиторством. В него влюбилась наследница миллионера, владельца крупнейшего в Российской империи Колокольного завода в Ярославле и Московской фабрики с многочисленными магазинами церковной утвари Маша (Мария Ивановна) Оловянишникова. Венчались тайно в 1899 году. Шафером на свадьбе был Валерий Брюсов. Некоторое время жили бедно, но в любви и согласии: брак оказался на редкость счастливым. Сердца родителей дрогнули. Молодым выделили квартиру в доме Оловянишниковых на Покровском бульваре (дом № 4). Летом на даче на Оке у семьи Оловянишниковых-Балтрушайтисов отдыхали многие символисты: Брюсов, Бальмонт, Вяч. Иванов и др. После 1917 года завод, фабрика и магазины были закрыты. Оловянишниковы стали лишенцами. И тут им очень помог зять. С 1922 года он был уже чрезвычайным полномочным послом литовской республики в Москве, и устроил родственникам жены выезд за границу.

Пути Сергея Есенина и Юргиса Балтрушайтиса постоянно пересекались: был общий круг общения. В 1918 году Балтрушайтис работал в Лито Наркомпроса, в Тео заведовал репертуарной политикой. Он и поэт Владислав Ходасевич составляли репертуарные списки, пытались протянуть классику, несмотря на то, что пролетариат требовал водевилей, со слов Ходасевича. К этому же периоду относятся воспоминания Ходасевича о разговоре с Ольгой Каменевой, активной деятельницей Наркомпроса, женой Льва Каменева и сестрой Троцкого: «Вдруг — отвратительно, безобразно, постыдно, без всякого перехода, как привычный следователь, Ольга Каменева ошарашивает меня вопросом: «А как по-вашему, Балтрушайтис искренне сочувствует советской власти?» Этот шпионский вопрос крайне мерзок потому, что Балтрушайтис, как всем известно, личный знакомый Каменевых. Он бывает у них запросто, а меж тем Ольга Давидовна шпионит о нем окольными путями». Есенин и Балтрушайтис часто встречаются во Всероссийском Союзе поэтов, имеют общих знакомых — К. Петрова-Водкина, Андрея Белого, Владислава Ходасевича, Сергея Городецкого… Стихи обоих поэтов публикуют в одних и тех же сборниках и альманахах. Они посещают одни и те же литературные кафе (например, «Красный петух»), студию Жоржа Якулова… Юргис Казимирович тоже трудится в книжной лавке — «Книжной лавке искусств». С 1920 года Балтрушайтис живёт с семьёй на Поварской, в доме в стиле модерн (№ 24) в Представительстве Литовской республики. Лишь в 1937 году он с женой и детьми уезжает из страны в Париж. И семья, наконец, воссоединяется. Приятель Есенина Рюрик Ивнев написал о Юргисе Балтрушайтисе годы спустя: «Мы знаем примеры, когда современники проходили мимо крупных талантов, не замечая их. <…> Недавно в Вильнюсе вышла книга стихов поэта Юргиса Балтрушайтиса, известного в литературе из истории символизма. Несмотря на щедрые похвалы, расточаемые его стихам Вячеславом Ивановым и Валерием Брюсовым, этот талантливый поэт оставался в тени. У него не было посмертной славы <…> Балтрушайтис получил лишь посмертную известность, и то весьма ограниченную». Поэт скончался в Париже в 1944 году. Вспомним и мы добрым словом поэта, приветившего Сергея Есенина на пороге его славы.

О, жизнь без завтрашнего дня…

О, жизнь без завтрашнего дня…

o zhizn 01
o zhizn 02
o zhizn 03
В феврале 1922 года, когда Сергей Есенин ещё только собирался в путешествие по Европе и Америке с Айседорой, и Галина Бениславская испытывала нестерпимые муки ревности, в её сознании всплыла эта строка Ахматовой: «О, жизнь без завтрашнего дня…». Был нервный срыв, санаторий в Покровском-Стрешневе, медленное возвращение к жизни… И чудо возвращения любимого. Казалось, что всё самое страшное уже пережито. Но осенью 1925 года произошёл окончательный разрыв с Есениным, не осталось никаких надежд на будущее — вот она, «жизнь без завтрашнего дня»! Да ещё увольнение из «Бедноты», как-то «по-свински»… «Ведь с главным капиталом — моей беззаветностью, с моим бескорыстием, я оказалась банкротом», — пишет 16 ноября в дневнике Галина. А 19 ноября в депрессивном состоянии она снова попадает в санаторий — Физио-диетический им. Н.А. Семашко, в Большом Николоворобинском переулке, 7 (строения 1-7). Эти здания местные жители до сих пор называют «Семашко». Бывшая городская усадьба с парком когда-то принадлежала отцу драматурга А.Н. Островского. Здесь он делал первые шаги в литературе. Об этом как-то редко вспоминают, но это самый главный адрес драматурга. В 1930-1952 году здесь находилась Клиника здорового питания, в которой работал известный профессор М.И. Певзнер. Нынешний пользователь — НИИ общественного здоровья Российской академии наук. Строения находятся в плачевном состоянии. Планируется реставрация. Больше повезло дому, расположенному среди густых деревьев за самым коротким в Москве (62 м) Малым Николоворобинским переулком, похожим на западно-европейский коттедж. С 1898 года в нём находилась лечебница по всем специальностям, которую содержал доктор Шиман. Здесь вовсю идёт реставрация. Рядом расположена Подстанция скорой помощи 1870 года постройки. Вот такой медицинский городок в Воробине, названном по Храму Николы в Воробине, построенном на деньги стрельцов, сохранивших верность государю, под предводительством полковника Данилы Воробина. Сам Храм разрушен.

Не сохранился и дом № 3 по Большому Николоворобинскому переулку, где в 30-х годах жил смешливый, ироничный приятель Сергея Есенина — Исаак Бабель. В двухэтажном домишке знаменитый одессит снимал угол у представителя австрийской фирмы, торгующей электрооборудованием. Представитель боялся уплотнения. Вернёмся к истории Галины Бениславской. После выхода из санатория, чтобы восстановить, по совету врачей, утраченное душевное равновесие и трудоспособность, Галина поехала в сельскую местность, к родственникам подруги Ани Назаровой. Там её и застала страшная весть о гибели Есенина. На похороны девушка не успела: забыли известить её вовремя. Она ещё работала по инерции на Малой Дмитровке, 18, в отделе наблюдения Главконцесскома… Составляла завещание, дописывала воспоминания… «Да, Сергунь, всё это была смертная тоска, оттого и был такой, оттого так больно мне. И такая же смертная тоска по нем у меня», — написала она в дневнике.

Галина Серебрякова

Галина Серебрякова

serebrjakova
Галина Иосифовна Серебрякова, советская писательница, автор романов о Марксе и Энгельсе. В 1923 году была замужем за высокопоставленным чиновником вдвое старше неё. К тому времени относятся и её воспоминания о встрече с Сергеем Есениным. Несмотря на то, что писательнице было неполных 18 лет, её взгляд на поэта неожиданно мрачен. Возможно, последующие трагические события, связанные с поэтом, исказили впечатления тех дней…

Критик Александр Воронский, который познакомился близко с Есениным именно в 1923 году, после возвращения поэта на родину, описывая портрет Есенина, использует иные краски: «Осенью 1923 года в редакционную комнату «Красной нови» вошёл сухощавый, стройный, немного выше среднего роста человек лет двадцати шести — двадцати семи. На нём был совершенно свежий, серый, тонкого английского сукна костюм, сидевший удивительно приятно. Перекинутое через руку пальто блестело подкладкой. <…> И тогда же отметилось: правильное, с мягким овалом, простое и тихое лицо освещалось спокойными, но твёрдыми голубыми глазами, а волосы невольно заставляли вспоминать о нашем поле, о соломе и ржи».

А вот каким увидела поэта Галина Серебрякова: «Есенина привёл к нам в дом в 1923 году наш частый гость, талантливый критик и редактор «Красной нови» Александр Воронский. В первый миг знакомства я усомнилась: неужели же это Есенин, которого в ранней юности я видела как-то в кафе поэтов на Тверской? Он был тогда красив, как олеографический Иван-царевич, надевший цилиндр, с волосами цвета ржаного поля и глазами, как голубые вьюны. С той поры прошло всего пять лет (значит, при первой встрече мемуаристке было неполных 13 лет, и она приходила в «Стойло Пегаса» с мамой?), но как изменило! Сергей Есенин, поэт, пришедший к нам в квартиру, расположенную на задах «Метрополя», тогда ещё 2-го Дома Советов, был совсем другой человек, крайне измождённый, с лицом испитым, землистым, без возраста. Особенно тягостное впечатление произвела на меня его тощая шея, которую он пытался прикрыть белым кашне. Нарядный, импозантный костюм только подчёркивал его чрезмерную худобу. Воронский как-то некстати заговорил о том, что у Есенина подозревают горловую чахотку, и шепнул мне о белой горячке. Часам к девяти собралось у нас много гостей, и Есенин обратился ко мне сиплым сорванным голосом с просьбой прочесть его стихи. «Я уже не могу», — хрипло добавил он. И Воронский, печально скривив большие добрые губы, мрачно и значительно пояснил всем, что это, видно, из-за болезни гортани. Чувство жалости к Есенину нарастало во мне и, желая доставить ему удовольствие, я прочла несколько его стихов, хотя была декламатором неважным и подражала самому Есенину, которого слышала однажды». Довольно, больше цитировать не стану… Получил ли Есенин удовольствие от чтения своих стихов в исполнении юной Серебряковой, он, чьи стихи лучше автора прочесть не удавалось даже великому Качалову, история умалчивает… А достоверность этих воспоминаний пусть остаётся на совести автора… Впрочем, у нас нет причин сомневаться в том, что когда-то поэт посетил квартиру Серебряковых, расположенную «на задах «Метрополя»…

Б. Дмитровка, дом № 17

Б. Дмитровка, дом № 17

b dmitrovka 17
Дом, где с 1941 года находится Музыкальный театр им. К.С. Станиславского и В.И. Немировича-Данченко, имеет богатую историю. Это бывший особняк графа П.С. Салтыкова, полководца, генерал-губернатора Москвы. Когда-то огромное имение графа простиралось до самой Тверской! С 1830 по 1909 годы дом арендовал Купеческий клуб. В нём выступал с концертом Ференц Лист, в дискуссии об отмене крепостного права участвовал Лев Николаевич Толстой. Клуб славился дорогим рестораном, где кутили московские богачи и просаживали бешеные деньги, азартно играя в карты. Купеческий клуб часто упоминается в пьесах А.Н. Островского. В 1913 году здесь открылось популярное кабаре «Максим». После революции в здании находился Дмитровский театр, где давали представления разные театральные труппы. В 1920 году располагался Дом народов им. П.А. Алексеева. Из объявления в газете «Правда» известно, что 2 февраля здесь проводился диспут «Настоящее и будущее русской поэзии», на котором выступал Сергей Есенин. Благодаря эмоциональному письму, адресованному поэту его поклонником Михаилом Себекиным от 1 апреля 1925 года, узнаем и некоторые подробности этого события: «<…> Извините меня за дерзость писать Вам, но я знаю Вас, читал Вас много и люблю Вас за то, что Вы, Есенин, — широкий, русский, несравненный талант. Первый раз я увидел и узнал Вас на диспуте <…> в Московском Дмитровском театре. Помню: полуосвещённый театр, холодный и пустой, как желудки присутствующих, но несмотря на это, всё же хотелось услыхать «литературную ругню». И вот я один из 35-ти слушателей, такой же холодный и голодный, в серой, неуклюжей, вечно пахнущей потом казармы шинели, грел озябшие руки в карманах зелёных штанов, ожидал звонка к началу <…> Как сейчас помню Ваше окаймлённое полосой широкой грусти лицо. Вы были в меховой куртке и, кажется, единственный без головного убора. Вы начали говорить о людях, о звёздах, об образах, но на Вас зарычал состарившийся пёс Бальмонт, старый камень «опал» потемневшего кольца: как он был похож на грека-привратника, стерегущего пустую кофейню, не потому ль Вы улыбались молодой улыбкой тогда?… В спину Вам кидался, как каменьями, своими «мычками» автор стихотворения «Мы» — Кириллов; прислонясь к заиндевевшим декорациям, сидел равнодушный, по всей вероятности, голодный Рогачевский, «единственный в своём роде» последний, но не первый русский критик, а за декорациями сердито плевался, кричал всё так же громко Бальмонт, ругая Луначарского и особенно Мариенгофа за «раздыблемого Христа на Чрезвычайке» <…>

В который раз поражаешься тому, как в голоде и холоде в те времена люди не забывали о пище духовной!

Настасьинский переулок, дом № 8

Настасьинский переулок, дом № 8

nastasjinski 8
Скромный сотрудник газеты «Кубанская мысль» Пётр Авдеевич Кузько стал одним из тех, кто первым откликнулся в печати на стихи начинающего поэта Сергея Есенина. Поэт Сергей Митрофанович Городецкий, на несколько дней приехавший осенью 1915 года в Екатеринодар к брату Борису Митрофановичу, редактору местной газеты, принёс в редакцию несколько стихотворений Есенина. Так в ноябрьском номере «Кубанской мысли» появились стихотворение поэта «Плясунья» и статья Кузько «Поэты из народа». Павел Авдеевич и предположить не мог, что судьба не только сведёт его с поэтом Есениным, но и одарит дружбой с этим ярким человеком.

После революции секретарь екатеринодарской газеты оказался в Петербурге, в секретариате наркома продовольствия А.Д. Цюрупы. Однажды к нему подошла машинистка из числа тех, которые были недавно набраны в секретариат комиссариата. Молодая интересная женщина поинтересовалась: не тот ли он П. Кузько, написавший когда-то в газете о Сергее Есенине? Услышав утвердительный ответ, женщина заулыбалась и пригласила Петра Авдеевича в гости. Это была жена Есенина — Зинаида Райх. Молодожёны жили неподалёку от комиссариата. В тот же вечер Кузько и познакомился с поэтом. На память о встрече он получил книжечку «Иисус-младенец» с дарственной: «Петру Авдеевичу за тёплые и приветливые слова первых моих шагов. Сергей Есенин. 1918». Позже появятся надписи: 1. На книге «Голубень»: «Милому Петру Авдеевичу Кузько на безлихвенную память С. Есенин. 1918 май Москва». 2. На «Исповеди хулигана» в 1921 году: «Милому Петру Авдеевичу. Дружеский Есенин». 3. На книге «Пугачёв»: «Петру Авдеевичу С. Есенин. 1921 декабрь». Общение было приятно обоим: Кузько рассказывал Есенину о Ленине, которого доводилось ему видеть близко и слышать на заседаниях в Совнаркоме, а Есенин однажды познакомил нового приятеля с Александром Блоком на вечере в Технологическом институте в феврале 1918 года. По окончании выступления Кузько и Есенин даже проводили знаменитость до дома. В начале марта Советское правительство переехало в Москву. Так Пётр Авдеевич после 8 марта оказался жителем новой столицы. Перед отъездом, по собственному почину, Есенин написал для Кузько рекомендательные записки своим московским знакомым: Андрею Белому и Любови Столице. Этот факт очень тронул Петра Авдеевича. Вскоре вместе с женой в Москву переезжает Есенин. Приятное общение постепенно перерастает в дружбу. Встречались по пятницам в Лито Наркомпроса, куда перешёл работать Кузько, в книжной лавке, открытой Есениным вместе с новыми друзьями-имажинистами, на выступлениях поэта в Политехническом, в кафе имажинистов «Стойло Пегаса». Бывал Есенин и в Настасьинском переулке, 8, в квартире Кузько. Это часть усадьбы, выходившей на Малую Дмитровку, построенной в 1912 году. Пётр Авдеевич поддерживал отношения и с Зинаидой Райх, и её новым мужем — В. Мейерхольдом, бывал у них дома. В последний раз Кузько видел Есенина на Тверской, накануне его отъезда в Ленинград. Разговор не клеился. Перекинулись парой фраз и разошлись. Как оказалось — навсегда.

Савёловский вокзал

Савёловский вокзал

savelovsky
При строительстве Савёловского вокзала, как, собственно, и всех остальных вокзалов, место выбиралось исходя из дешевизны земли. Такой участок нашёлся на окраине города, у Бутырской заставы, поначалу и вокзал назывался Бутырским. Инициатором строительства был российский промышленник и меценат Савва Иванович Мамонтов. В марте 1902 года строительство завершилось. Вскоре открылось регулярное движение поездов. Преобразилась и местность московской окраины от Новослободской по Сущевскому валу до Марьиной рощи и до Бутырского хутора и Петровско-Разумовского. Резко поднялись цены на землю, в округе было построено 30 доходных домов. Долгие годы архитектурный облик вокзала практически не менялся. В процессе реконструкции, произведённой в 80-е годы прошлого века, вокзал стал двухэтажным. С Савёловским вокзалом связан эпизод взаимоотношений поэтов Сергея Есенина и Сергея Клычкова.

Клычков Сергей Антонович родился в деревне Дубровки, что под Талдомом, в 1889 году в семье сапожника-старообрядца. Успешно окончил приходскую школу. В 1899 году способного мальчика отец повёз учиться в Москву, в реальное училище. Оробев перед комиссией, мальчик экзамена не сдал. Отец устроил ему порку в Александровском саду. По счастью мимо проходил директор и владелец училища Иван Иванович Фидлер. Потерпевший был принят в училище бесплатно. А вот Московский университет Клычков не закончил. Позднее учился в Народном университете им. А.Л. Шанявского. Первый поэтический сборник Сергея Клычкова вышел в издательстве «Альциона» в 1911 году при финансовой поддержке Модеста Ильича Чайковского, брата композитора. Второй сборник — в 1914 году. О стихах Клычкова благосклонно отзывались Н. Гумилев, С. Городецкий, М. Волошин, В. Брюсов. А вот А. Блок оставался равнодушным. Модест Ильич финансировал поездку способного юноши в Италию, где начинающий поэт познакомился с А.В. Луначарским, М. Горьким…

В 1918 году Сергей Клычков работал и жил в Пролеткульте, в особняке на Воздвиженке. В это время он был неразлучен с Сергеем Есениным, жившим с ним в одной комнате, на чердаке. Скульптор Сергей Тимофеевич Коненков говорил о дружбе Клычкова и Есенина: «Два Сергея, два друга — метель да вьюга». В стихах молодых поэтов было много общего: любовь к природе, страдания о судьбе родной деревни, впечатления о войне. Есенин и Клычков то сближались, то отдалялись, но всегда оставались в поле зрения друг друга. Встречались в «Стойле Пегаса», в общежитии поэтов на Тверском бульваре, где жил Сергей Клычков, в особняке Дункан и в квартире у Галины Бениславской, где жил Сергей Есенин. И Есенин, и Клычков проходили по «Делу четырёх поэтов» в компании с Алексеем Ганиным и Петром Орешиным. Старожилы деревни Дубровки утверждали, что Есенин не раз бывал на родине друга. Есениновед Николай Григорьевич Юсов на основании воспоминаний земляков С. Клычкова предположил, что, по крайней мере, два раза Сергей Есенин навещал Дубровки: в конце мая-начале июня 1919 года и во второй половине лета 1921 года. Вот что рассказывала Евдокия Макаровна Гаврилова, подруга сестры поэта Клычкова Веры, о встречах с Есениным: «Бывал, и не раз, в Дубровках, в гостях у своего друга, поэт Сергей Есенин, ещё до революции бывал, мы тогда девчонками были… Ну Есенин и Есенин! Раньше и внимания-то не обращали. А он из себя круглолицый такой, молодой, волосы кудрявые, русые. Роста невысокого, и глаза светлые, вроде как голубые. Бывало, приду я к Вере, а они там наверху на гитаре играют, поют. Говорила Вера, что стихи оба сочиняют, да у Есенина-то лучше получается…» То, что Есенин приезжал в Дубровки ещё до революции, официально не доказано. Твёрдо можно утверждать, что уезжал из Москвы в Талдом Есенин с Савёловского вокзала. Самобытный русский поэт Сергей Антонович Клычков потому мало известен широкому кругу читателей, что попал в тень гениального Есенина. В 1937 году он был объявлен кулацким поэтом, обвинён в принадлежности к «Трудовой крестьянской партии», репрессирован и расстрелян. Реабилитирован посмертно в 1956 году. До 1985 года его произведения не переиздавали. В 2000 году вышел его двухтомник. Сергей Александрович Есенин посвятил другу одно из лучших своих стихотворений — «Не жалею, не зову, не плачу…» — шедевр на все времена.

Леонтьевский переулок, дом № 4

Леонтьевский переулок, дом № 4

leontjevsky 4 01
leontjevsky 4 02
Роскошный особняк, выходящий во двор фасадом, украшенным двенадцатью дорическими колоннами и глубокой лоджией с барельефом, хорошо сохранился несмотря на то, что в своей долгой жизни переходил из рук в руки. Этот главный дом усадьбы князей Мещерских, построенный в начале XVIII века, пострадавший при пожаре 1812 года, отреставрирован уже новыми владельцами — полковником Н. Волковым с супругой, приютившими у себя артиста Малого театра И. Самарина. Позже дом принадлежал ослепительной княгине А. Закревской, адресату лирики А.С. Пушкина, жене генерал-губернатора. А уж её наследники продали особняк богатым мехоторговцам Сорокоумовским, владевшим им до 1917 года.

Многие москвоведы с чувством описывают эту красивую постройку до 1917 года и вскользь, без подробностей, его дальнейшую историю. В настоящее время там находится Посольство Греции, но нас интересует его судьба после национализации. Годы, когда в нем бывал поэт Сергей Есенин. Совсем недолго существовал здесь Московский коммунальный музей, после, 13 февраля 1922 года в особняке торжественно был открыт Центральный Дом работников просвещения и искусств (ЦДРПИ) при ЦК Всероссийского профессионального союза работников просвещения и искусств. На торжестве выступили А.В. Луначарский, Г. Деев-Хомяковский, от Ассоциации деятелей революционного искусства с темпераментной речью выступил Владимир Маяковский. Поэт приветствовал открытие ЦДРПИ как «центра творческой мысли» и сел на своего конька: призвал «к решительному отпору мещанству»! После он прочёл пролог к поэме «IV Интернационал» и другие произведения. На торжестве Сергей Есенин отсутствовал — в это время он находился в Петрограде с Айседорой Дункан, которую пригласили выступить в Мариинском театре. Знаменитая пара остановилась в злополучном 5-м номере «Англетера». «В номерах было холодно. Несколько раз в день либо я, либо Есенин взбирались на письменный стол и щупали рукой верхушку трубы отопления (вернее двух труб, спускавшихся по стене). Внизу они были совсем холодные, наверху еле теплились. Наконец я пригласил директора гостиницы и попросил для Есенина и Дункан тёплую комнату», — вспоминал И.И. Шнейдер, секретарь танцовщицы. Именно 13 февраля С. Есенин «запродал т. Ионову для Петроградского отделения Госиздата поэму «Пугачёв» третьим изданием. А вечером состоялось последнее выступление Айседоры на сцене Мариинского театра. В Москву они вернулись 14 февраля. Тем временем начались будни ЦДРПИ. В течение последующих 3-х месяцев там проходили заседания «Кузницы», «Литературного особняка», заработал студенческий кружок по изучению поэтического языка под руководством О. Брика. До 17 февраля вышел № 1 журнала «Культура и жизнь», редакция находилась в том же особняке (редакторы А. Воронский и Ф. Кипарисов). В этом и последующих номерах печатаются: С. Есенин, П. Карпов, С. Клычков, О. Мандельштам, П. Радимов, М. Зощенко, Вс. Иванов, Н. Никитин, Б. Пильняк и другие. Проходят художественные выставки, диспуты, организуется Мастерская Театра революции. Среди членов Мастерской: О. Брик, С. Городецкий, В. Мейерхольд. И та же история, как с «Никитинскими субботниками»: вездесущий С. Есенин, который наверняка часто посещал особняк, по документам официально отмечен в ЦДРПИ лишь 24 октября 1925 года, в сводной афише, информирующей о расписании мероприятий на октябрь 1925 года. Сообщается: доклад «О современной литературе» прочитает Г. Шенгели; со своими произведениями выступят С. Есенин, Б. Пильняк, В. Казин, В. Кириллов, В. Александровский, В. Инбер, И. Рукавишников, С. Клычков и другие. Поскольку отчёта о вечере сотрудниками Есенинской группы ИМЛИ не выявлено, то и участие в вечере С. Есенина не доказано. Можно только предположить, что он читал на этом вечере стихотворение «Мелколесье. Степь и дали…», написанное накануне.

Стромынка, дом № 7

Стромынка, дом № 7

stromynka 7 01
stromynka 7 02
Во второй половине 1919 года в компании прозаика Ивана Егоровича Вольнова Сергей Есенин навещал тяжело больного писателя Бориса Александровича Тимофеева, автора первого в русской литературе романа о мировой войне «Чаша скорбная». Из «Писательской коммуны» в Козицком переулке, где все трое проживали, Борису Александровичу пришлось переехать в Дом призрения для неизлечимых больных, там он и скончается в 1920-м. Больница на Стромынке, 7, построенная на средства промышленников — братьев Петра, Александра и Василия Бахрушиных в 1887 году, принимала на лечение лиц «всякого звания и состояния, преимущественно из недостаточных». Комплекс зданий из красного кирпича в псевдорусском стиле включал в себя и бесплатные квартиры для тяжёлых больных. Вольнов и Есенин провели у Тимофеева два дня. Позже к ним присоединился Клим Буровий (Буревой) — Константин Сопляков, профессиональный революционер-эсер. Его вызвал в больницу письмом Иван Егорович Вольнов, чтобы познакомить с Есениным, «дорогим рязанским парнишкой», с которым всю ночь об искусстве у Тимофеева проговорили, не зная того, что они знакомы с 1915 года. 1919 год Сергей Есенин считал самым счастливым в своей жизни. Клим Буровий, описывая ту встречу, вспоминал, что речь шла о «молодом имажинизме» и есенинской теории «образной поэзии». По свидетельствам многих знакомых поэта, на эти две темы Есенин мог говорить взахлеб часами. В 1918 году он написал свою программную статью «Ключи Марии», грезил о создании собственной поэтической школы, был полон светлых ожиданий. А в январе, к тому же, была опубликована «Декларация» имажинистов: «Скончался младенец, горластый парень десяти лет от роду (родился в 1909 — умер в 1919), издох футуризм. <…> Не назад от футуризма, а через его труп вперёд и вперёд, левей и левей кличем мы». Вот как задорно начинался имажинизм! Поэт Сергей Городецкий вспоминал: «Из всех бесед, которые у меня были с ним в то время, из настойчивых напоминаний — «прочитай «Ключи Марии» — у меня сложилось твёрдое мнение, что эту книгу он любил и считал для себя важной». Анатолий Мариенгоф писал о «Ключах Марии»: «У Есенина уже была своя классификация образов. Статические он называл заставками; динамические, движущиеся — корабельными, ставя вторые несравненно выше первых; говорил об орнаменте нашего алфавита, о символике образной в быту, о коньке на крыше крестьянского дома — увозящем, как телегу, избу в небо, об узоре на тканях, о зерне образа в загадках, пословицах и сегодняшней частушке». «Есенин говорил непонятно, но очень убедительно», — острил Вадим Шершеневич. Искусство, по Есенину, — это «строго высчитанная сумма». Со своей программной статьёй поэт и вошёл в группу имажинистов. Это годы спустя друзья- имажинисты предадут его, заявляя, что имажинистом-то он и не был никогда. Клим Буровий вспоминал эмоциональные рассказы о новорождённом имажинизме увлекающегося, разгорячённого, размахивающего руками Есенина: «Нужно вам побывать на наших вечерах. Мы делаем революцию в поэзии, все теории кверху ногами переворачиваем!» С того времени Буровий-Буревой стал постоянным посетителем кафе «Домино», свидетелем акта росписи стен Страстного монастыря, участвовал в вечере памяти А. Блока в Клубе левых эсеров на Петровке вместе с Есениным. Иван Егорович Вольнов тоже дружбу с Есениным сохранил. Они встречались в «Красной нови», где оба печатались. А. Воронский, редактор журнала, отмечал в творчестве обоих общие черты, особенно в описании послереволюционной деревни. Последний раз Вольнов видел Есенина перед самым отъездом в Ленинград, в кафе на Софийке. Бахрушинская больница недавно отметила 125-летие. Восстанавливается разрушенный в 20-х годах домовой Храм во имя иконы Богоматери «Всех скорбящих радость» в основном здании, где находится склеп семьи Бахрушиных. К слову, с именем братьев Бахрушиных связан и Богословский переулок (ныне Петровский). Большой земельный участок в переулке принадлежал братьям-меценатам. Театр Корша стоит на лучшем куске этого участка. Дом по соседству с театром, где жили Есенин и Мариенгоф, тоже построен на деньги Бахрушиных.

«Никитинские субботники»

«Никитинские субботники»

subbotniki 01
subbotniki 02
Творческие встречи на «Никитинских субботниках» продолжались, с небольшими перерывами, с 1912 по 1973 год. Евдоксия Фёдоровна Никитина, по первому браку — Богушевская, обладала женским обаянием, прекрасной памятью, но главным достоинством её характера была гибкость, необходимая при общении творческих людей противоположных взглядов на искусство. «Вечера Богушевской», «Субботы Богушевских», «Литературные субботники» — так назывался литературный гимназический кружок, со временем преображённый в салон начинающих литераторов, встречи которых проходили в квартире супругов Е.Ф. и Н.В. Богушевских в Большом Козихинском переулке (дом не сохранился). Эта местность называлась «Ад», где квартировали беднейшие студенты. В салоне скоро стали выступать и преподаватели, литературоведы, критики: Ю.И. Айхенвальд, Н.Л. Бродский, И.Н. Розанов, П.Н. Сакулин. В 1919 году Евдоксия Фёдоровна, уже Никитина во втором замужестве, уехавшая от революционных репрессий, собирала беженцев-литераторов в Ростове-на-Дону. В 1920 году Е.Ф. Никитина вернулась в Москву и её журфиксы возобновились под названием «Никитинские субботники». Популярность их росла несмотря на то, что официального статуса получить не удалось, и существовали они как литературный кружок при одноименном издательстве. В кружке представляли для обсуждения свои произведения А. Белый, М. Волошин, А. Неверов, В. Казин, М. Герасимов, А. Новиков-Прибой, С. Кржижановский, О. Мандельштам, С. Парнок, М. Цветаева, А. Соболь, И. Эренбург, Б. Пильняк, М. Булгаков. На заседаниях часто бывал А.В. Луначарский, который сочувствовал и помогал деятельности Евдоксии Фёдоровны. На «Никитинские субботники» приходили артисты: В. Качалов, А. Яблочкина, Е. Гоголева, И. Москвин. Художники: К. Юон, Е. Лансере, Кукрыниксы. Состав участников постоянно менялся, сохранялась тёплая атмосфера. С 1920 года встречи проходили в Газетном переулке, 3. В этом же доме жил приятель Сергея Есенина Матвей Ройзман. Официально считается, что Есенин посещал заседания с 1923 по 1925 годы, но можно предположить, что поэт бывал в кружке и раньше. Эта тема ещё ждёт своего исследователя. Фамилия Есенина в протоколах не найдена. Известны только свидетельства очевидцев. Так, например, есениновед С.И. Субботин сообщает о рассказе Дмитрия Шепеленко, малоизвестного литератора и художника-любителя. Цитата из рассказа: «Есенин, Клычков, Кириллов и др. были на субботниках. В прениях, как всегда по приказу, выступал Шувалов. После окончания выступления Шувалова, только что вошедший Есенин стал к нему придираться: все это шаблонно, стандартно, довольно грубо, называл Шувалова «сосулька», «засушенный гриб» и пр. А в это время Е.Ф. Никитина постукивала карандашом и гмыкала, и никак не заступилась за своего верного секретаря». Датировать этот эпизод есениноведам при составлении «Летописи жизни и творчества С.А. Есенина» не удалось. Евдоксия Фёдоровна была ровесницей Есенина, относилась к числу его поклонниц. «В русской поэзии давно не было больших, с печатью подлинного поэтического дарования, лирических вещей. «Пугачёв» — заметное литературно-историческое явление», — написала она в 1924 году. Евдоксия Фёдоровна подчёркивала, что Есенин-поэт «силен своей нежностью» и что он — «несомненный талант». В октябре 1925 года Никитина выступала в Центральном Доме работников просвещения с докладом о современной русской литературе, где говорила и о Есенине. Подвижническая деятельность Никитиной не ограничивалась самоотверженной работой в кружке. Евдоксия Фёдоровна собирала рукописи, автографы, письма, портреты. В её архиве более 60 000 документов по литературе и искусству, 16 000 портретов, рисунков и шаржей, 2 000 фотографий… В её архиве собраны и бумаги Есенина. Поэт делал выписки из трёхтомника Афанасьева «Поэтические воззрения славян на природу», с которыми он работал. Евдоксия Фёдоровна их сохранила. В 1926 году под её редакцией вышел сборник «Есенин: Жизнь. Личность. Творчество». В 1928 году в издательстве «Никитинские субботники» вышел уникальный альбом фотографий Сергея Есенина, собранных его сестрой Екатериной. Издательство Никитиной выпустило 2 книги Ивана Приблудного, ученика Сергея Есенина, а в 1969 году она подготовила вечер, посвящённый ему. В 1957 году Е.Ф. Никитина передала свой архив государству, в 1962 году в её последней квартире (Вспольный переулок, дом № 14) был открыт филиал Литературного музея, директором которого Евдоксия Фёдоровна была назначена пожизненно. Музей закрыли после её смерти в 1973 году. Рюрик Ивнев написал о Евдоксии Фёдоровне: «Чем она отличалась от многих любителей и любительниц литературы? Прежде всего тем, что она думала больше всего о литературе и меньше всего о себе. <…> Было такое ощущение, что она бывала по-настоящему счастлива только тогда, когда убеждалась, как на её глазах расцветали таланты, в будущем ставшие гордостью нашей страны».

Осенней ночью…

Осенней ночью…

osenney
При взгляде на Тверской путепровод начала 20-го века с оградой в завитушках стиля модерн, на Белорусский вокзал, в те годы он ещё назывался Александровским, почему-то неизменно вспоминается этот диалог, описанный Галиной Бениславской: «Помню, осенней ночью шли мы по Тверской к Александровскому вокзалу. Так как С.А. тянул нас в чайную, то, естественно, разговор зашёл о болезни С.А. (Есенин и Вержбицкий шли впереди). Это был период, когда С.А. был на краю, когда он сам говорил, что теперь уже ничто не поможет, и когда он тут же просил помочь выкарабкаться из этого состояния и помочь кончить с Дункан. Говорил, что если я и Аня (Назарова — Н.Л.) его бросим, то тогда некому помочь и тогда ему будет конец. Из какого-то разговора раньше я поняла враждебность Сахарова ко мне. Решила, что думает: «Для себя, мол, цепляется и борется за Е., рассчитывая вылечить и удержать потом около себя». Надо было рассеять это и как-нибудь дать ему понять или почувствовать, что он гибнет и я не знаю, чем спасти и остановить. «Хоть бы женщина такая встретилась, чтобы закрутила ему голову как следует, подчинила его себе, может быть, это его спасёт», — добавила я, чтобы Сахаров понял, насколько мне лично ничего не надо. И вдруг Сахаров стал пространно объяснять, что женщине тут нечего встревать, что С.А. безумно любит Дункан, незачем его уводить оттуда, все равно он к ней вернётся. Сейчас он от неё уходит потому, что его натура такова: ломать свою и её жизнь. Только вернувшись к Дункан, С.А. успокоится. И пьёт он сейчас из-за любви к Дункан. В таких сложных ситуациях я тогда была наивна, пряма и доверчива. Если это говорит лучший друг Е., знающий его и вообще умный, то не ошибаюсь ли я, вмешиваясь в историю с Дункан. Не приношу ли я своей прямотой и своими заботами вред Е.? Быть может, этим я больше расшатываю его нервы? И не смешно ли с моей стороны вмешиваться в такие сложные отношения и воевать с мельницами? Мне для С.А. ничего не было жаль, но донкихотствовать я не имела ни малейшего намерения. Вот мысли, которые всплыли после разговора с Сахаровым. Несколько дней я обдумывала, не уйти ли, предоставив Е. воле волн». Зябкая осенняя ночь… Огоньки приближающегося Александровского вокзала… И лукавый, провокационный разговор соперников в борьбе за право быть самым близким другом поэта…

Поцелуй Иуды

Поцелуй Иуды

poceluy iudy
Несмотря на то, что Мариенгоф и Есенин с 1919 по 1922 год «жили одним домом, одними деньгами», «одевались они одинаково», и, тоскуя по другу, из Европы Есенин писал Анатолию: «Милый мой, самый близкий, родной и хороший…», — дружба эта распалась… Не сразу, конечно… Иначе не было бы в дневнике Рюрика Ивнева такой записи: «Он (Мариенгоф — Н.Л.) был так беспомощен и жалок без Серёжи, и в этот период я его очень любил и жалел, а теперь он так явно извлекает выгоды, «выжимая сок» из своей дружбы с Серёжей. Все это противно до тошноты». Материальные претензии, взаимные упрёки… И вот уже Есенин, со слов Матвея Ройзмана, требует от издателя в сердцах: «Что же тут непонятного? <…> Разорвать «Прощание с Мариенгофом»… Да нет, к дьяволу!» «Есенин не был ни мелочным, ни мстительным. Благородство души не позволяло ему искать союзников для борьбы с бывшими друзьями», — утверждал Ивнев. Решив уехать насовсем в Ленинград, Есенин первым пошёл на примирение с бывшим другом. Читаем у Василия Наседкина: «Я помирился с Мариенгофом. Был у него… Он не плохой. Последние слова он произнёс так, как будто прощал что-то…» Их последняя встреча состоялась на Тверском бульваре, напротив Камерного театра, где Мариенгоф по обыкновению поджидал жену, актрису Анну Никритину, сидя на лавочке… Обнялись. Поцеловались. И Есенин пошёл проститься с памятником Пушкина… Тверской бульвар — сакральное место, где часто прохожие встречали двух неразлучных друзей — Есенина и Мариенгофа. Этот текст о примирении можно было бы назвать «Прощание с Мариенгофом» или «Прощение Мариенгофа», если бы через пару лет после трагической гибели Есенина Мариенгоф не написал «Роман без вранья», а в нем не появилась бы 27 глава… о том, как доцент Московского университета Николай Львович Шварц читал в присутствии Мариенгофа, Есенина, Кожебаткина, Быстрова и ещё кого-то свой многолетний труд — «Евангелие от Иуды» и о том, как «Есенин дружески положил автору руку на колено: «А знаете, Шварц, ерунда-а-а! Такой вы смелый человек, а перед Иисусом словно институточка с книксочками и приседаньицами. Помните, как у апостола сказано: «Вот человек, который любит есть и пить вино, друг мытарям и грешникам». Вот бы и валяли. Образ-то какой можно было закатить. А то развёл патоку… да ещё от Иуды». И, безнадёжно махнув рукой, Есенин нежно заулыбался. Этой же ночью Шварц застрелился. Узнали мы о его смерти утром». И для большей трагичности момента лучший друг — Мариенгоф — приводит пару страшных примеров такой вот нежнейшей улыбки, как была у Есенина , иезуитской: у красноармейца, смеха ради застрелившего большую белую собаку, бежавшую по насыпи, весело виляя хвостом, и у водопроводчика, который, безуспешно пытаясь пристроить в приют юродивого сынишку, в конце концов «взял на Ярославском вокзале билет, сел с Володюхой в поезд, а в Сергиеве , когда мальчонка заснул, тихонько вышел из вагона и сел в поезд, едущий в Москву». Это Есенина, в ком Чернявский подсмотрел «щемящую нежность к людям», друг навязчиво сравнивает с упырями-убивцами?! Благодаря Матвею Ройзману доказана несостоятельность обвинений, брошенных Мариенгофом. Мотя пишет: «Что же на самом деле произошло со Шварцем? В 20-е годы с ним была в дружеских отношениях поэтесса Нина Леонтьевна Манухина, ныне вдова Г.А. Шенгели. Я написал ей письмо, прося рассказать о кончине Н.Л. Шварца. Вот её ответ: «Уважаемый Матвей Давидович! На ваше письмо о Николае Львовиче Шварце могу ответить следующее: многие годы я была дружна с ним. <…> Я в 1920 г., живя в Кашине, получила от Николая письмо, в котором он сообщал мне о чтении «Евангелия от Иуды» Есенину и Мариенгофу. Он писал, что их резко отрицательный отзыв не произвёл на него никакого впечатления. Через месяц после этого «памятного» чтения Шварц не застрелился, а отравился кокаином, которым в последние месяцы он сильно злоупотреблял. Олег Леонидов, в квартире которого Н.Л. занимал комнату, рассказывал мне, что Шварц мучился несколько дней, но спасти его было уже невозможно. Никаких «предсмертных» записок Николай Львович Шварц не оставил». Именно Матвей Ройзман, узнав о смерти Сергея Есенина, поспешил в кафе «Мышиная нора», чтобы сообщить весть Мариенгофу, когда сообщение подтвердилось окончательно: «Я увидел, как слезы покатились из глаз Анатолия…» Кажется, Иуда тоже плакал, предавая Христа? Это печальное размышление о дружбе захотелось закончить провидческой строкой из «Пугачёва»: «А казалось … казалось ещё вчера… Дорогие мои… Дорогие, хорошие…».

Глазовский пер., дом № 5/9

Глазовский пер., дом № 5/9

glazovsky
Мать, Татьяна Фёдоровна, боялась, что он от книжек спятит, как тот дьячок из Федякина, любитель чтения. Отец прочил ему карьеру рубщика мяса… Самое большее, на что Серёга Есенин мог рассчитывать в жизни — это место сельского учителя. Не встретились бы на его пути последовательно три человека — епархиальный надзиратель И.Д. Рудинский в Спас-Клепиках, профессор П.Н. Сакулин в Москве и кумир поколений Александр Блок в Петрограде — было бы в России на одного великого поэта меньше. Несомненна главенствующая роль Блока в этом воображаемом списке. Встречу с ним 9 марта 1915 года Есенин вспоминал так: «Когда я смотрел на Блока, с меня капал пот. Потому что в первый раз видел живого поэта». Первая же знаковая встреча состоялась 17 ноября 1911 года, когда второклассную учительскую школу в Спас-Клепиках посетил епархиальный наблюдатель Иван Дмитриевич Рудинский. Преподаватель русского языка класса, где учился будущий поэт, Евгений Михайлович Хитров вспоминал: «Факт сам по себе незначительный. Обычная казённая ревизия казённого человека. Казённая похвала молодого поэта, сделанная по просьбе нас, учителей». Воодушевлённый похвалой, доселе поддерживаемый лишь похвалами любимого товарища Гриши Панфилова, Есенин пишет стихотворение «И.Д. Рудинскому». Можно только догадываться, какое ликование вызвала в душе юноши эта «казённая похвала», к тому же, как оказалось, «по просьбе учителей»… Вторым, после епархиального чиновника, в списке добрых ангелов по праву значится Павел Никитич Сакулин, профессор, критик, литературовед, академик. Занимаясь с конца сентября 1913 года в Московском городском народном университете им. А.Л. Шанявского на историко-философском факультете, Есенин с восторгом слушал курс «Истории русской литературы середины ХIХ века», который читал профессор. Учащийся Коммерческого института, друг детства поэта, Николай Сардановский в одном из вариантов воспоминаний написал: «<…> Вскоре он набрался смелости и поехал со своими стихами к профессору Сакулину. <…> Профессор особо отметил стихотворение «Выткался на озере…», просил несколько раз прочесть…» Справедливости ради, заметим: а кто бы не отметил это чистое и чувственное стихотворение, даже не будучи профессором?! Но все же фамилия этого человека стоит в ряду причастных к рождению великого национального поэта. Первая публикация стихотворения состоялась в марте 1915 года в московском журнале «Млечный путь» № 3 и совпала с триумфальной поездкой к Александру Блоку! Профессор П.Н. Сакулин жил на Арбате, в доме, построенном в 1912 году на углу Глазовского и Денежного переулков (5/9). Поскольку в 1923 году в этом доме поселился и нарком просвещения А.В. Луначарский, и террорист, знакомый Есенина Яков Блюмкин, поэт не раз бывал здесь. Анатолий Мариенгоф описал Павла Никитича в своей обычной манере: «Профессор Сакулин словно сошёл с иконы суздальского письма. У него длинные прямые волосы, длинная борода и всепрощающие глаза. Свои книги он пишет для великого русского народа, который его не читает. Его лекции, посещаемые преимущественно барышнями из хороших семейств, это не лекции, а служение в храме литературы». Профессор Сакулин, сам выходец из крестьян, следил за творчеством бывшего своего студента, отмечая, что «в Есенине непосредственное чувство крестьянина, природа и деревня обогатили его язык дивными красками». Они виделись на заседаниях «Звена». В 1916 году по приглашению профессора С. Есенин и Н. Клюев выступали перед членами литературного кружка Женского педагогического института, которым руководил профессор. После революции встречались в Лито Наркомпроса и Госиздате. 4 января 1922 года Сергей Есенин подарил профессору экземпляр «Пугачёва» с надписью: «Доброму Павлу Никитичу с любовью. С. Есенин».

Человек, похожий на Шекспира

Человек, похожий на Шекспира

chelovek
Конец октября 1923 года. Есенин в очередной раз с блеском выступает в кафе имажинистов «Стойло Пегаса». Пронзительно звучит «Мне осталась одна забава…». Даже официантки замерли в дверях буфетной. Неожиданно, под все ещё звучащие аплодисменты, поэт идёт через весь зал к одинокому человеку у стены, опираясь руками о столик, внимательно глядит ему в глаза, и громко произносит: «С таким лицом подлецов не бывает!» После этих слов он демонстративно обнимает незнакомца. Борис Михайлович Зубакин, а тем незнакомцем был именно он, — историк культуры, философ-мистик, скульптор, гипнотизёр, поэт-импровизатор, археолог, руководитель московской ложи розенкрейцеров, дворянин, наконец, — попал в очень дурно пахнущую историю… В период 1920-1922 годов он с успехом читал в Москве лекции по истории первобытных культов. В конце декабря 1922 года Борис Михайлович был арестован за дружбу с патриархом Тихоном, благословлявшим его лекции-проповеди, в которых философ-идеалист стремился соединить разум и веру. Через месяц Зубакин был освобождён. Это дало повод недоброжелателям оговорить его. Был пущен слух о том, что он провокатор, предатель, «жидомасон». Многие поверили и отвернулись от него. Неожиданная публичная поддержка со стороны известного поэта, с которым Бориса Михайловича ничто не связывало, помогла ему пережить незаслуженный позор.

«<…> и вот ещё одно сердце, завоёванное им навеки», — подвёл итог поступку Сергея Есенина литератор Владимир Пяст. Борис Зубакин дружил с Валерием Брюсовым. Борисом Михайловичем восхищалась Анастасия Цветаева, сестра поэтессы. Ради своего кумира она выучила стенографию и стала его секретарём. Это Анастасия Ивановна называла Зубакина «человеком, похожим на Шекспира» за некоторое портретное сходство с великим драматургом. Горький считал Зубакина «изумительно талантливым». А Есенин, в дни незаслуженных обид, обогрел его душу, и Борис Михайлович никогда этого не забывал. Строки письма его Максиму Горькому в 1926 году, посвящённые покойному Сергею Есенину, поражают проникновенностью, тончайшим пониманием сущности Есенина-человека, искренней симпатией и болью за него: «В это время его очень травили. <…> В период травли и обид, чинимых ему, между прочим — и Демьяном Бедным, — я написал Есенину стихи — в ответ на его трогательную надпись: «Тебе на память за всё неприятное, что говорят о тебе и обо мне. С любовью С. Есенин» <…> Шло от него прохладное и высокое веяние гения. Лукавый, человечно-расчётливый, двоедушный — вдруг преображался, и все видели, что ему смешны все расчёты земные — и слова — и «люди», и он сам себе — каким он был только что с ними. Он становился в такие минуты очень прост и величав — и как-то отсутствующ. Улыбался ещё рассеянней и нежнее — как-то поверх всего, — но всем. Он не был «падшим ангелом», он был просто ангелом — земным». Борис Михайлович Зубакин жил в Мерзляковском переулке (дом № 10) у жены, актрисы Елены Сергеевны Ильинской. Чаще всего Есенин и Зубакин встречались в «Стойле Пегаса», где завязалась их дружба. 29 ноября 1925 года в Большой аудитории Политехнического был объявлен вечер «Поэзия наших дней». На афише среди участников — имена Бориса Зубакина и Сергея Есенина, но Есенин на вечере не выступал. По уважительной причине: он находился в клинике в Божениновском переулке… Из письма Зубакина Горькому: «В Кенигсберге, в отеле «Бельвю» — видел я однажды залетевшую в залу ласточку. Она старалась вылететь обратно — и билась клювом о стекло, пока не упала замертво. Вот такими представляются мне последние дни Есенина. <…> После его смерти я долго не мог видеть его карточки, бывать на подлых вечерах в его (?) честь. <…> Земной Хаос жизни Есенина был выражением внутренней особо присущей ему музыки и гармонии». Только близкий и любящий человек мог найти такие слова.

ARA

ARA

ARA
Мрачноватое здание в Большом Патриаршем переулке (дом № 1/30) на углу со Спиридоновкой, с южной стороны пруда, выстроено по проекту И.В. Жолтовского, поклонника итальянской архитектуры, для главы торговой фирмы Гавриила Тарасова. Москвичи ругали дом за чужеродность и холодность. В разное время здесь размещались Польское посольство, Верховный суд и Администрация американской помощи голодающим — ARA. Из книги Куняевых «Сергей Есенин» можно составить себе представление об этой организации: «Отечественный комитет помощи голодающим просуществовал лишь 2 месяца — июль-август 1921 года. 31 августа члены этого комитета сидели в лубянских застенках — это было прологом будущей высылки». В стране была истреблена фракционность, оппозиция и взят курс на нэп. 30 декабря 1921 года в Лондоне нарком внешней торговли Л.Б. Красин от имени правительства РФСР подписал соглашение с ARA о питании взрослого голодающего населения. Американская администрация помощи, негосударственная организация, существовала с 1919 до конца 30-х годов. В Советской России известна своим участием в ликвидации голода 1921–1923 годов. Подписание соглашения с ARA означало, что советская власть признана Европой и США и, автоматически, отказывается от идеи «мировой революции». Россия обязалась передать ARA 10 миллионов долларов, на которые эта организация должна была закупить у американских фермеров семена и продукты. Реальная помощь начала поступать с декабря 1921 — января 1922.В январе 1922 года Конгресс США одобрил программу медицинской помощи, по которой были открыты столовые, закуплена обувь и белье. В Россию стали приезжать американские представители, на ARA работало 300 американских граждан. Эти деятели бывали в особняке Айседоры Дункан. Есенин насмотрелся на них. Как вспоминал художник В. Комарденков, эти лощёные господа, в основном, пили виски. Один солидный гость попросил поэта Сергея Есенина что-нибудь написать на манжете. Есенин написал: «Американским ароматом// Пропитан русский аромат.// Покрыть бы АРУ русским матом.// Поймёт ли АРА русский мат?» Переводчица покраснела и переводить отказалась. Что понимали о положении в стране эти сытые гости? Есенин привёз в Москву старшую из сестёр, Екатерину. Собираясь уезжать на неопределённый срок с Айседорой, он пытался помочь голодающим близким через ARA.

Из письма С. Есенина Иванову-Разумнику от 6 марта 1922 года о Н. Клюеве: «Письма он мне пишет отчаянные. Положение его там ужасно, он почти умирает с голоду…»

Из письма С. Есенина Н. Клюеву от 5 мая 1922 года: «Милый друг! Все, что было возможно, я устроил тебе и с деньгами, и с посылкой от АРА. На днях вышлю ещё 5 миллионов».

Из письма С. Есенина И. Шнейдеру от 21 июня 1922 года из Висбадена: «Перехожу к делу. Ради Бога, отыщите мою сестру через магазин (оставьте письмо) и устройте ей получить деньги по этому чеку через АРА. Она вероятно очень нуждается. Чек для Ирмы только пробный, когда мы узнаем, что вы получили его, тогда Изадора пошлёт столько, сколько надо».

Из письма С. Есенина А. Сахарову от 1 июля 1922 года из Дюссельдорфа: «Друг мой Саша! Привет тебе и тысячу поцелуев. Голубь милый, уезжая, я просил тебя помочь моим сёстрам денежно, с этой просьбой обращаюсь к тебе и сейчас. Дай им сколько можешь, а я 3-го июля еду в Брюссель и вышлю тебе три посылки АРА. Прошу тебя как единственного родного человека. Об Анатолии я сейчас не думаю, ему, вероятно, самому не сладко. Я даже уверен в этом».

Из письма С. Есенина А. Мариенгофу от 22 ноября 1922 года из Нью-Йорка: «<…> недели 2-3 назад послал тебе телеграфом 5 пайков АРА. Получил ли ты? Если нет, то справься. Ту же цифру послал Екатерине и Зинаиде. Зинаиде послал на Орёл, Кромская, 57; Н. Райх. Другого адреса не знал». Летом 1923 года ARA направила письмо Советскому правительству о том, что, согласно её данным, продовольствия в стране достаточно.

Имажинисты и супруги Каменевы

Имажинисты и супруги Каменевы

imazhinisty 01
imazhinisty 02
imazhinisty 03
Чета Каменевых до 1927 года проживала на территории Кремля, в Потешном дворце, в самом конце так называемого «Белого коридора», направо. Позже Лев Борисович и Ольга Давидовна (сестра Троцкого) переехали на Манежную улицу (дом № 9), и вскоре развелись. Лев Борисович Каменев, по мнению многих, добродушный, буржуазный, не склонный к интригам был человек. Гораздо меньше симпатий вызывала его супруга. В 1918 году Каменев — председатель Моссовета. В этот период имажинисты общались с ним довольно близко. Вадим Шершеневич встречи с этим государственным мужем описывает тепло: «Каменев после приёма сразу переставал быть председателем Моссовета и делался англообразным, барственным писателем. Думаю, что он отдыхал в беседах с нами от ежедневной перегрузки. Даже в годы и дни, когда было трудно получить пропуск в здание Моссовета, комендатура нам давала пропуска, не глядя в наши документы». Сергей Есенин, юный и очаровательный, навек запечатлён рядом с Львом Каменевым на открытии памятника поэту из народа Алексею Кольцову, по двусмысленному выражению Каменева — «поэту чёрной кости», у стен Китай-города. Имажинисты по очереди получали в Моссовете разрешение на открытие книжных лавок: первыми — А. Кусиков и В. Шершеневич, после — С. Есенин и А. Мариенгоф. Читаем у Мариенгофа: «А когда в Московском Совете надобно было нам получить разрешение на книжную лавку, Есенин с Каменевым говорил на олонецкий, клюевский манер, округляя «о» и по-мужицки на ты: «Будь милОстив, Отец рОднОй, ты уж этО сделай». Рюрик Ивнев, единственный из плеяды имажинистов доживший до рубежа прошлого века, открыл секреты ещё одного совместного дела имажинистов — кафе «Стойло Пегаса»: «Моссовет предоставлял большие льготы, освободив от многих существовавших тогда налогов на частные предприятия такого рода. Кроме того, кафе имело разрешение на работу не до двенадцати часов ночи, а до трёх часов утра. Потому оно процветало, и у нас оставалось, за вычетом всех расходов, достаточно средств, чтобы вести издательские дела». Далее Рюрик раскрывает главный козырь деятельности «Стойла»: наличие, с ведома Моссовета, отдельных кабинетов «для свиданий» в полуподвальном этаже литературного кафе. Ольга Давидовна Каменева, до 1920 года заведующая Театральным отделом Наркомпроса, тоже была хорошо знакома с творческой интеллигенцией, курировала кафе «Красный петух»… Поэт Владислав Ходасевич, прозванный И. Буниным «муравьиной кислотой» за острый язычок, даёт этой даме следующую едкую характеристику: «<…> существо безличное, не то зубной врач, не то акушерка. Быть может, в юности она игрывала в любительских спектаклях. Заведовать Тео она вздумала от нечего делать и ради престижа». Ольга Каменева собирала у себя дома литературный салон с обедами и чтением литературных новинок, а Лев Борисович принимал дома просителей: учёных, артистов, писателей. О посещении имажинистами квартиры в Потешном дворце говорят лишь косвенные упоминания. Например, цитата из мемуаров поэтессы Нины Серпинской: «Сергей Есенин, развозимый в автомобиле играющей роль меценатки Ольгой Давидовной Каменевой с постоянными плитками шоколада в муфте, иронически и печально говорил: «Пшённая каша с маслом публике нужнее стихов. Мы — добавление, придаток к кушаньям!» Нельзя осуждать голодных. Также и он, и мы выступали охотней, потому что нас подкармливали дежурными горячими блюдами, суррогатным кофе и псевдопирожными на сахарине». Из воспоминаний В. Ходасевича, в качестве дополнения: «<…> очевидно, за наше жалованье мы обязаны были не только служить в Тео, но и составлять литературный салон Ольги Давидовны». Это было интересное время тесного контакта власти с народом, о котором писала Надежда Мандельштам: «Вожди ещё не разучились ходить пешком. <…> Мы ещё считали вождей обыкновенными людьми, способными на обыкновенные слова». Обратимся ещё раз к воспоминаниям Ходасевича и представим себе квартиру Каменевых: «Много книг, и многое, вижу, не разрезано. Да и где ж так скоро прочесть все это? Видно, что забрано тоже впрок и для справок на случай изящного разговора». Среди этих книг была и «Трерядница» Сергея Есенина с дарственной надписью: «Дорогому Льву Борисовичу Каменеву. Многопризнательный Сергей Есенин. 1920.24 июня». А.В. Луначарский с разрешения В.И. Ленина уволил Ольгу Давидовну с поста заведующей Театрального отдела Наркомпроса в 1920 году.

Петергоф

Петергоф

petergof
Мемориальная доска из красного гранита дома № 4 на Воздвиженке сообщает прохожим: «В этом доме находилась Приёмная М.И. Калинина. 1919–1946г.г». В 1918 году высокое угловое здание, построенное в 1901 для Российского страхового общества, с меблированными комнатами «Петергоф» и шикарным рестораном, превратилось в 4-й Дом Советов с приёмной Председателя ВЦИК и квартирами партийных советских работников. Здесь часто бывал В.И. Ленин: навещал ветеранов рабочего движения; в помещении приёмной выступал с речью на совещании председателей губернских и уездных исполкомов. Начало же революционной биографии этого дома положила одна из квартир, снятая здесь осенью 1905 года Максимом Горьким. В ней велись занятия боевых дружин, хранилось оружие.

Однажды порог приёмной Михаила Ивановича Калинина, с надеждой на понимание, переступил знаменитый и бездомный поэт Сергей Есенин. Датируется это событие современным есениноведением по-разному: от лета 1923 до августа 1924 года, однако суть события неизменна: надежды Есенина на получение квартиры в очередной раз не оправдались. В столице с жильём были проблемы. В начале 20-х годов квартиры, пригодные для жилья, были заняты. Остальные — без окон и дверей, полные нечистот, с полами, на которых разводились костры… Из воспоминаний поэта Владислава Ходасевича, обратившегося к Председателю Моссовета Л. Каменеву за помощью в решении «квартирного вопроса», узнаем, что существовали ещё «припрятанные» квартиры, которыми чиновники жилищных отделов «торговали». О жилье для Есенина безуспешно хлопотали Аня Назарова, Анна Берзинь, Илларион Вардин, Михаил Грандов и, как становится известно из воспоминаний сестры Есенина Катерины, опубликованных её дочерью Натальей Васильевной Наседкиной — сам поэт Сергей Есенин: «Летом 1924 года Сергею довелось быть на приёме у Михаила Ивановича Калинина. Михаил Иванович пригласил Сергея в гости к себе в Тверь, на родину. Сергей был очарован приглашением наркома. Он совсем перестал пить и готовился к поездке, как к таинству». В деревню Верхняя Троица Тверской Губернии поэт отправился с американским журналистом Альбертом Рисом Вильямсом, участником взятия Зимнего дворца. К дому Калинина подъехали на тройке, чем сразу вызвали неприятие хозяина, который, лёжа на земле, работал гаечным ключом: чинил веялку. Всем своим видом всесоюзный староста показывал, что «такое тщеславие было <…> ему не по вкусу», как показалось американскому гостю. Сходили за грибами, пообщались с крестьянами, пообедали, переночевали на сеновале и отправились обратно. На прощанье Калинин посоветовал поэту вернуться в родную деревню! В этом совете, разумеется, был свой резон, но приведу несколько обидных для известного поэта Есенина примеров.

Среди его окружения были случаи беспроблемного получения жилья и менее популярными людьми. Джек Алтаузен, уроженец Ленских приисков, юноша 1907 года рождения, по комсомольской путёвке прибывший в Москву в 1923 году, к 1925 году уже имел своё жилье. У приятеля-имажиниста Вадима Шершеневича к 1925 году было на счету не менее пяти адресов проживания последовательно. Из воспоминаний Шершеневича: «У меня было очень трудное положение с комнатой. Я жил в дыре без окон на Никольской. Со стен текло <…> И после разговора с секретаршей Льва Борисовича я получил письмо в райсовет, и там товарищ Крамер-Агеев (теперь он работает по «юсту») немедленно отвёл мне две прекрасные комнаты на Арбате». И Марцелл Рабинович, по словам Ани Назаровой, хлопотавшей о квартире для Есенина, имел две комнаты на одного. Виной отчаянного положения Есенина была и его пресловутая безалаберность в делах, о которой писали многие его друзья во главе с Галиной Бениславской. В январе 1919 года Есенин выхлопотал в Моссовете ордер на пятикомнатную квартиру в Козицком переулке (дом № 3) во имя создания «Писательской коммуны». Но нашествие друзей и вечный праздник в квартире совершенно не давали возможности полноценно работать «коммунарам», и Есенин покинул эту квартиру. Вскоре Есенин и Мариенгоф сняли две комнаты в Богословском переулке. Но в справочнике «Вся Москва» аж за 1923 год адрес Сергея Есенина значился все ещё по Козицкому переулку. Когда после разрыва с Айседорой Дункан квартирный вопрос встал перед поэтом особенно остро, влиятельные чиновники ссылались на особняк, выделенный знаменитой босоножке для создания балетной школы и проживания. Сергей Есенин не оформил официально развод и, формально, мог проживать у жены на Пречистенке.

Московский университет

Московский университет

univer 01
univer 02
Здание Московского университета построено на месте усадеб князей Волконского, Репнина и Барятинского на Моховой. В правом флигеле главного здания был устроен домовый Храм во имя Святой Мученицы Татьяны. Он пострадал при пожаре 1812 года и был восстановлен к 1817. При большевиках в Храме поначалу устроили библиотеку с читальным залом, а в 1922 году — студенческий клуб.

В 1919 году в одной из аудиторий Университета на Моховой выступал Есенин. Об этом событии вспоминал Матвей Ройзман, в то время — студент. Он дежурил на вечере с красной повязкой на рукаве: следил за порядком. Выступление Есенина, как всегда, было триумфальным. Его организовал будущий популярный конферансье Михаил Гаркави, тогда ещё стройный и молодой. Он проводил все университетские концерты для студентов. Условием своего выступления Сергей Есенин поставил участие в вечере Анатолия Мариенгофа. Условие приняли. На вечер пришла и харьковская знакомая Анатолия — Шерешевская. Мотя вызвался проводить девушку в зал и с удовольствием задержался послушать поэтов. Есенин прочёл «Товарища», которого в 1919 году часто исполнял. Ройзман вспоминал: «Студенты оглушительно хлопали в ладоши, топали ногами, орали: «Есенин, ещё!» Группа студентов подхватила Сергея Есенина на руки и стала его качать. Есенин предложил им качать и Мариенгофа… Освободившись от разгорячённых поклонников, Есенин попросил Мотю вывести его незаметно. Ройзман проводил поэта к дверям с выходом на Большую Никитскую и уговорил сторожа открыть дверь. «В эту минуту, — писал Ройзман, — мне и в голову не пришло, что Есенин сыграет роль в моей литературной судьбе…» Возле Университета совсем другим увидит Михаил Бабенчиков поэта в 1925 году: «За месяц до смерти Есенина я встретил его у ограды университета (там, где стоит «бронзовый» Ломоносов). Он молча кивнул головой… Я не знал, что он кивает уже не мне, а тому чёрному человеку, который неотступно преследовал его. Когда Есенин прошёл, я обернулся. Он удалялся маячащей, нетвёрдой походкой, словно бы не он один, а земля шла за ним… Мог ли знать я тогда, что под ношей протекших лет мне так скоро придётся гнуть спину, сгребая опавшие листья дружеских воспоминаний».

Нарышкинский переулок, дом № 14

Нарышкинский переулок, дом № 14

naryschkinsky
В марте 1926 года литературный мир Москвы в третий раз за короткий промежуток времени был потрясён безвременной смертью в своих рядах: сначала страшная смерть Сергея Есенина в конце декабря 1925 года, в феврале 1926 похоронили красавицу Ларису Рейснер и в марте снова печальная весть — скончался от менингита Дмитрий Фурманов.

Есенина и Фурманова многое сближало, хоть друзьями они и не были. Дмитрий Андреевич — крестьянин по рождению, печатался с 1912 года, служил в Первую мировую в санитарном поезде, тоже примыкал к эсерам… В рядах РКП(б) Фурманов с 1918 года, был хорошо знаком с М.В. Фрунзе, с марта по июнь 1919 в качестве политработника в 25-й стрелковой дивизии легендарного Чапая, из-за личного конфликта с которым переведён в Туркестан начальником политуправления. Сильно контужен. Награждён орденом Красного Знамени. Комиссован. В 1921 году переезжает в Москву. С первых же дней посещает популярное кафе имажинистов, впечатления фиксирует в дневнике: «Сегодня Мариенгоф в «Стойле Пегаса» читал «Заговор дураков». Он эту вещицу назвал, кажется, трагедией, а по-моему, имя ей — чушь <…> Он ломался, кривлялся, строил мину, претендовавшую и на глубину, и на презрительность ко всему сущему. <…> В «Стойле Пегаса» — сброд и бездарности, старающиеся перекричать всех и с помощью нахальства дать знать о себе возможно широко и далеко. Сам Мариенгоф — типичный лощёный франт. <…> Кстати, забыл <…> оговориться относительно Есенина: он с Мариенгофом по недоразумению. Из Есенина будет отличный бытовик — я это чувствую». Итак, с первых же дней своих в Москве Фурманов знакомится с Сергеем Есениным, посещает всевозможные литературные кафе, Дом печати, Союз писателей, все места, где собираются творческие люди и где бывает Есенин. С сентября 1923 года Фурманов работает в Госиздате. Он политредактор, редактор современной художественной литературы. С 1924 года ещё секретарь Московской ассоциации пролетарских писателей. Профессионально занимается литературой. Самые значительные его произведения — «Чапаев» (1923), основанный на дневниковых записях, и «Мятеж» (1925). Максим Горький критикует его стиль: «Вы пишете наспех, очень небрежно и Вы рассказываете, как очевидец, но не изображаете как художник». Несмотря на недостатки, книги его имели шумный успех: писатель хорошо знал революционную действительность. Испытывая личную симпатию к Фурманову, «попутчик» Есенин был чужд его идеологии — идеологии МАППА. В творчестве он не терпел «намордника», «влияния». Справедливости ради, необходимо отметить, что Дмитрий Фурманов, как умный и честный человек, одним из немногих отстаивал необходимость литературных дискуссий, выступал против поголовной пролетаризации литературного процесса. С первых дней сентября 1925 года по делам собрания собственных сочинений Есенин ежедневно общается с Фурмановым. Встречаются в Госиздате, где готовится корректура, на совместном отдыхе: на даче А. Тарасова-Родионова в Малаховке в компании Анны Берзинь, Артёма Веселого, Березовского… Была там с ним и Софья Толстая. При тесном общении встречались, по логике вещей, и в семейном кругу. Фурманов жил в Нащокинском переулке, 14. Есенин просил Ивана Евдокимова написать предисловие к его собранию, а Фурманов убедил его написать автобиографию. Фурманов: «<…> я ему подробно указал, что нам надо: по линии человеческого жития, литературного роста, политических влияний и политического состояния». Есенин (в беседе с А. Тарасовым-Родионовым): «Все хотят, чтобы мы были прилизанными, причёсанными паиньками. Заставили меня написать свою автобиографию. Но разве в ней можно было написать эту правду? Давай лучше уничтожим её. Скажи Евдокимову, чтобы её уничтожил. Ведь в ней всё ложь, всё ложь». Надежда Мандельштам: «Мандельштам говорил, что Есенина сгубили, требуя с него поэму, «большую форму», и этим вызвали перенапряжение, неудовлетворённость, потому что он, лирик, не мог дать полноценной поэмы». Марина Цветаева: «Есенин погиб, потому что не свой заказ (времени — обществу) принял за свой (времени — поэту), один из заказов — за весь заказ. Есенин погиб, потому что другим позволил знать за себя, забыл, что он сам — провод, самый прямой провод». Фурманов: «Будут болтать много о «кризисе сознания», но все это будет вполовину чепуха по отношению к Серёже — у него всё это проще». Перед смертью своей безвременной успел Дмитрий Андреевич Фурманов сделать доброе дело для Сергея Есенина — вместе с А. Воронским и И. Евдокимовым выполнил волю поэта, добился того, чтобы в его Собрание вошла «самая крупная и острая», по мнению Н.И. Шубниковой-Гусевой, поэма «Страна Негодяев». Учитывая время действия, поступок этих людей можно назвать ПОДВИГОМ.

Борис Глубоковский

Борис Глубоковский

glubokovsky 02
glubokovsky 03
glubokovsky 01
«Актеры, я заметил, питали к нему особенную нежность. Может быть потому, что он так эффектно "играл" свою жизнь. Играл по старинке, нутром, как играли во времена Мочалова», — это наблюдение сатирика Эмиля Кроткого подтверждает своей дружбой с Есениным типичный представитель богемы, актёр Театра Таирова, успешный журналист, писатель, поэт, драматург, режиссёр Борис Глубоковский. Несмотря на незаурядность этого человека, среди обилия мемуарной литературы о Сергее Есенине и его окружении, сведения о Глубоковском приходится выуживать буквально по крупицам.

Прима Камерного театра Алиса Коонен отзывалась о нем так: «<…> Борис Глубоковский, большой, красивый, с глубоким бархатным басом и внешними данными он напоминал Маяковского».

Вадим Шершеневич вспоминал его в «Великолепном очевидце»: «Много свежего внёс приехавший откуда-то не то с Украины, не то с Поволжья актёр и писатель Борис Глубоковский, весело остривший и мечтавший выпустить автобиографический роман «Сволочь».

Даже у Мариенгофа, байки которого всегда изобилуют подробностями, присутствие московского актёра Глубоковского на шуточной церемонии избрания Председателем Земного Шара в Харькове Велимира Хлебникова никак не объясняется, словно он материлизовался из воздуха: «В заключение, как символ Земного Шара, надеваем ему кольцо, взятое на минутку у четвёртого участника вечера — Бориса Глубоковского. Опускается занавес. Глубоковский подходит к Хлебникову: «Велимир, снимай кольцо». Хлебников смотрит на него испуганно и прячет руку за спину. Глубоковский сердится: «Брось дурака ломать, отдавай кольцо!» Есенин надрывается от смеха».

Из источников известно о том, что с собой в командировку в Харьков А. Сахаров пригласил Есенина и Мариенгофа… С 1918 года Борис Глубоковский являлся активным членом сообщества имажинистов: читал их стихи со сцены, выступал с докладами на диспутах («Плевательница для муз» при поддержке, как говорилось в афише, «тяжёлой артиллерией имажинистов»), готовил монографию о художнике Якулове и с особой симпатией относился к Есенину. Общность их взглядов на литературу и русский язык отмечал критик А. Воронский. Удалось узнать, что Борис Матвеевич Глубоковский был сыном Матвея Никаноровича Глубоковского, из Вологодской губернии приехавшего в Москву, основателя журнала «Наука и жизнь», который скончался от тифа в 1903 году, оставив вдову с пятью детьми. Дядей Бориса был Николай Никанорович Глубоковский, известный богослов, историк, эмигрировавший из России в 1921 году. По всем прижизненным документам Борис — Александрович. Возможно это отчество по отчиму. Известно, что Борис был женат на чудесной, со слов художника В. Комарденкова, девушке Лизе, брак был недолгим: к началу 20-х годов Лиза повторно вышла замуж, хотя фамилию первого мужа оставила (Елизавета Глубоковская). Глубоковский имел комнату, где приютил общего с Есениным знакомого — Марцелла Рабиновича, литератора, некоторые исследователи считают его сотрудником ОГПУ. «Большая заботница» о здоровье Есенина, Бениславская, называет Глубоковского среди вредоносных знакомых поэта: «Этими пиявками, присосавшимися к Есенину были — Ганин, Клюев, Аксельрод, Глубоковский…» Сам Глубоковский, к слову, критиковал «Москву кабацкую» и высказывал опасение, что богема губительно сказывается на таланте поэта. По воспоминаниям Захарова-Мэнского, дружба Бориса и Сергея не всегда была безоблачной. Он описывал эпизод драки между друзьями, порванную рубашку Есенина и раскаянье Глубоковского.

Наконец мы подходим к самому освещённому периоду в жизни Бориса Глубоковского — его ссылке на Соловки по делу «Ордена русских фашистов», благодаря заключённому Борису Николаевичу Ширяеву, театральному деятелю, автору книги о СЛОНЕ «Неугасимая лампада», многие страницы которой посвящены Глубоковскому. Ширяев пишет: «Глубоковский был столь же беспутен, сколь и талантлив. Беспутен почти в буквальном значении этого слова: поехав, например, с Камерным театром в турне по Европе в начале 20-х годов, он ухитрился «потерять» его в Берлине, а сам оказался в Мадриде, откуда его доставил к месту службы советский полпред». По рассказам актёра у Ширяева создалось впечатление, что «русский фашизм» зародился чуть ли не в кабаке Бориса Пронина «Странствующий энтузиаст» на Б. Молчановке. Ганин, Есенин, Приблудный и Глубоковский спорили о судьбах России, как это принято у русского человека. Потом, полушутя, Алексей Ганин стал тут же, на бумажной салфетке делить портфели кабинета министров свободной России. Есенин отказался наотрез от «портфеля министра просвещения» — им стал его единственный ученик Иван Приблудный. Глубоковскому, в память о недавних гастролях, предложили «портфель министра иностранных дел». Вот так, «шутейно», в октябре-ноябре 1924 года по делу «Ордена русских фашистов» было арестовано 14 человек. А. Ганин, как автор Тезисов «Мир и свободный труд — народам», был признан зачинщиком, и, несмотря на то, что сошёл с ума от пыток, был приговорён к расстрелу. Борис Глубоковский 27 апреля 1925 года приговорён к 10 годам заключения. По некоторым сведениям, узнав о приговоре, приехавший с Кавказа Есенин, неожиданно для окружения, сорвался и уехал в Баку. В. Наседкин вспоминал: «Накануне отъезда, совершенно трезвый, он долго плакал. В последний день грустная улыбка, вызывавшая в близких жалость и боль, не сходила с его лица». Одарённый талантами артист и в заключении участвовал в создании театрального коллектива, играл Рогожина в постановке «Идиота», написал несколько книг, в т.ч. «Путешествие из Москвы на Соловки». Весть о гибели Есенина застала его в заключении. В период резких нападок на поэта, обвинении в «есенинщине», он опубликовал статью «Сергей Есенин» в журнале «Соловецкие острова», в которой рассказал о подлинном Есенине, защищая покойного друга. Отсидев 8 лет из 10, Глубоковский вернулся в Москву. Его восстановили в Камерном театре. По воспоминаниям Натальи Зиновьевой-Милоновой, жены Приблудного, он сдал свою полуподвальную комнату на Малой Дмитровке, в доме, где располагались редакции газет, где бывал Есенин, где жил Борисов-Шерн (дом № 16) Ивану, а сам жил у жены. Вернулся больным, с наркотической зависимостью. Кололся прямо через одежду. Умер через несколько лет от заражения крови. Похоронен рядом с могилой Сергея Есенина.

Вундеркинд. Воронцовская, 11

Вундеркинд. Воронцовская, 11

vorontsovskaja 11
Забавный случай произошёл в Сочельник накануне Нового 1920 года… Потолкавшись в невероятной тесноте кафе «Десятая муза» в Камергерском переулке на предпраздничном вечере с участием артистов и поэтов, где все пришедшие, буквально, стояли плечом к плечу, Сергей Есенин и его приятель Александр Сахаров откликнулись на настойчивое приглашение в гости горячего поклонника поэта. Отправились компанией из пятнадцати человек. Нашли извозчиков, погрузили мешки с провизией, купленной накануне в складчину на Сухаревке: головки сыра, круги колбасы, буханки хлеба, чистый спирт… Хозяин заверил, что просторная его квартира из четырёх комнат находится совсем близко. «Совсем близко» заняло более часа пути на кусающем щеки морозе! Наконец компания вваливается в холодную, из-за перебоев с отоплением, квартирку, в которой действительно в наличии четыре комнаты, но такие крохотные, что шумной компании в одной разместиться так и не удалось, заняли и вторую. После долгой езды на морозе разыгрался звериный аппетит, в самый раз было бы согреться ледяной стопочкой спирта, но хозяин вовсе не спешил приглашать гостей к столу. У него на этот вечер были совсем другие планы: сын-вундеркинд, которого он хотел представить почётному гостю — поэту Есенину! И вот мальчика лет 7–8 усаживают за пианино. Голодные, замёрзшие гости вынуждены «вкушать» классический репертуар. Погрустневшие, они внимали аккордам с «затаённой тоской», по выражению Сахарова. Время замедлило свой бег… Первым не выдержал почётный гость: Есенин попросил музыканта сыграть «Камаринского». Мальчик потянулся за нотами. «Да не такого. Простого. Как в деревне», — воскликнул поэт. Наконец, Есенина попросили почитать стихи. Один из гостей, Я. Огуз, вспоминал в 1965 году: «В декабре 1919 года в квартире № 3 по Воронцовской улице он читал свои новые стихи. <…> Помнится, особенно большое впечатление произвело на собравшихся стихотворение «Кобыльи корабли». <…> При словах «Плывите, плывите ввысь!» Есенин сильно взмахнул рукой, от этого движения зазвенели палочки низко висевшей люстры.» По Сахарову, так в узкой комнатушке с низким потолком «раздался звон стекла»! Эта предновогодняя история имела продолжение. «Как-то раз, в 1925 году, проходя по Тверской, я остановился у одной из афиш, расклеенных на заборе, и спросил Сергея: «Эта фамилия тебе ничего не говорит?» Сергей пожал плечами», — вспоминал Сахаров. Тогда поэту напомнили злополучный Сочельник перед 1920 годом на Воронцовской улице. «Афиша объявляла только два выступления известного юного пианиста. Это был тот самый мальчик, игравший для Сергея «Камаринского». Кажется, он действительно стал известным пианистом», — заключил А. Сахаров свой рассказ.

Круг замкнулся…

Круг замкнулся…

krug 01
krug 02
«Понимаешь, Евдокимыч, — как-то тревожно похрипывал он, — будет три толстых книжки. Ты только каждое стихотворение пусти с новой страницы, как вот Демьяна Бедного печатаете. Не люблю я, когда стихи печатают, как прозу». И он быстро перебирал пальцами, будто листая будущие тома своих стихотворений», — вспоминал редактор Госиздата Иван Евдокимов, работавший совместно с Есениным над подготовкой рукописи Собрания. Первые типографские гранки пришли 31 декабря 1925 года, когда Москва хоронила своего поэта. Долгожданное Собрание — трёхтомник с берёзками на обложке, уже в траурной рамке, — увидело свет весной 1926 года и сразу стало библиографической редкостью. Было решено выпустить дополнительно четвёртый том, включивший прозу и поэму «Страна Негодяев». Над ним работали А. Воронский, Д. Фурманов и И. Евдокимов. Он вышел в 1927 году. Собрание стихотворений печатали в Первой Образцовой типографии Госиздата. Так называлась после национализации в 1919 году Типография «Товарищество И.Д. Сытина», открытая в 1876 году. Сюда в конце февраля 1913 года пришёл работать Серёжа Есенин. Он повздорил с отцом. Отец не принимал его желания стать поэтом. «Дорогой мой. — говорил отец. — Знаю я Пушкина, Гоголя, Толстого и скажу правду. Очень хорошо почитать их. Но видишь ли? Эти люди были обеспеченные. Посмотри, ведь они все помещики. Что же им делать было? Хлеб им доставать не надо. На каждого из них работало человек по триста, а они как птицы небесные — не сеют, не жнут… Ну где же тебе тягаться с ними?» Сквозь непонимание отца, материальные проблемы, душевные муки и сомнения юноша шагал к своей цели — поэтической славе. «Я отвоевал свою свободу», — написал он из Москвы другу Грише Панфилову. Первым шагом к свободе была его работа на одном из крупнейших полиграфических предприятий, производившем 25 % всей печатной продукции России. Отец прогнал его из дома, пришлось скитаться по знакомым. Сослуживец юноши, корректор В. Воскресенский вспоминал: «Если бы мне хотелось в нескольких словах охарактеризовать Серёжу, я бы сказал лишь, что это были воплощённая жизнерадостность, непосредственность и ясность. А ведь и тогда были у него какие-то семейные неурядицы, которые могли бы отяготить его, и о которых он, хотя и редко, упоминал мне. Но разве это могло что-нибудь значить?» Именно в Типографии И.Д. Сытина печатался журнал «Мирок», где впервые Серёжа Есенин увидел свои стихи: в январе 1913 года появилась «Берёза», а в феврале «Воробышки». И вот Первая Образцовая печатает Собрание стихотворений Сергея Александровича Есенина — всё лучшее, что создано великим поэтом за короткие 10 лет творческой жизни. Берёзки в траурной рамке… Круг замкнулся…

Добавить комментарий

Комментарии проходят предварительную модерацию и появляются на сайте не моментально, а некоторое время спустя. Поэтому не отправляйте, пожалуйста, комментарии несколько раз подряд.
Комментарии, не имеющие прямого отношения к теме статьи, содержащие оскорбительные слова, ненормативную лексику или малейший намек на разжигание социальной, религиозной или национальной розни, а также просто бессмысленные, ПУБЛИКОВАТЬСЯ НЕ БУДУТ.


Защитный код
Обновить

Новые материалы

Яндекс цитирования
Rambler's Top100 Яндекс.Метрика