Поиск по сайту

Наша кнопка

Счетчик посещений

58821175
Сегодня
Вчера
На этой неделе
На прошлой неделе
В этом месяце
В прошлом месяце
14245
39415
144142
56530344
874997
1020655

Сегодня: Март 28, 2024




Уважаемые друзья!
На Change.org создана петиция президенту РФ В.В. Путину
об открытии архивной информации о гибели С. Есенина

Призываем всех принять участие в этой акции и поставить свою подпись
ПЕТИЦИЯ

ЛЕОНОВА Н. Москва в судьбе Сергея Есенина (часть 2)

PostDateIcon 01.08.2015 16:15  |  Печать
Рейтинг:   / 2
ПлохоОтлично 
Просмотров: 7518

ЛЕОНОВА Н.

Москва в судьбе Сергея Есенина
Часть 2

В гостинице «Дрезден»

   Левое крыло дома № 6 на Тверской улице включает в себя старинное здание гостиницы «Дрезден», фасадом выходившее на Тверскую площадь. Ранее на площади стоял памятник генералу М.Д. Скобелеву — герою русско-турецкой войны. В начале 1918 года, с санкции Л.Б. Каменева, памятник был снят, и на его месте 7 ноября установлен обелиск Октябрьской революции со статуей Свободы. На снос памятника генералу откликнулся записью в дневнике И.А. Бунин: «…стаскивание Скобелева! Сволокли, повалили статую вниз лицом на грузовик… И как раз нынче известие о взятии турками Карса!» Свержение монумента победителю турок и отступление русской армии на Кавказском фронте — болью отозвалось в душе русского писателя. Сегодня на площади стоит величавый памятник Юрию Долгорукому — основателю Москвы.
drezden 01
   О встрече с Сергеем Есениным в одной из комнат гостиницы «Дрезден» оставил интересные воспоминания Петр Никанорович Зайцев, помощник и друг Андрея Белого. Осенью 1925 года собралась компания людей искусства. Засиделись до утра. В первом часу ночи к ним присоединилась шумная ватага новых гостей во главе с Есениным. Расселись. Есенина, как водится, попросили почитать стихи. Поэт прочитал пару строк… и замолчал. Забыл. Наступила тягостная долгая тишина. Тут кто-то из присутствующих предложил Есенину станцевать. Кто-то взял в руки гармонь… П.Н. Зайцев пишет: «Есенин поднял голову, улыбнулся и оживился. Медленно поднялся со стула. Гармонист развел мехи. Вновь заговорила, зарыдала гармонь, и вот на весь уже спящий «Дрезден» полилась неудержимая «русская». Есенин выдержал паузу, чтобы войти в ритм, притопнул ногой и — пустился в пляс! Да как пустился! Скользил и, скользя, притопывал, поводя руками, плечами. Прямо удалой добрый русский молодец!    <…> Все вновь оживились. «Табор» опять зашумел, загудел, загремел». Зайцев шел по пустынной Москве и думал с грустью о судьбе Сергея Есенина. А наутро его поднял звонок хозяина вчерашнего застолья, он посетовал, что Петр Никанорович ушел, и не слышал новых замечательных стихов Есенина, которые тот написал в «Дрездене», и тут же прочел собравшимся. П. Н. Зайцев пишет: «Я, конечно, пожалел… Но как же так? — невольно подумалось мне. — Когда же Есенин успел написать новые, да еще и замечательные, стихи? Ведь «табор» еще продолжался после моего ухода. Была сквозная бессонная ночь — и одна ли она, только эта вчерашняя ночь! Не продолжение ли предшествующей, такой же бессонной, и не одной — в чужих квартирах и, может быть, в чадном тумане? И найти в себе чистый источник вдохновения для легких, крылатых стихов?.. А взялось-таки! Они напечатаны в его «Собрании» среди стихов ноября 1925 года. Как же силен был у него лирический источник!»

Пречистенка, дом № 16

   Этот дом на Пречистенке, сохранившийся с екатерининских времен, за высокой оградой со львами, сам по себе уже заслуживает внимания. Он принадлежал военному губернатору Москвы И.П. Архарову. Солдатам его полицейского полка мы обязаны возникновением слова «архаровец» — хулиган, громила. В гостях у следующего владельца дома, сенатора И.А. Нарышкина, дяди своей жены, предположительно бывал А.С. Пушкин. И, доподлинно известно, что бывал в нем Н.В. Гоголь — в гостях у друга, декабриста М.М. Нарышкина.
   В 1922 году в нем открылся Дом Ученых — место общественной деятельности и отдыха служителей науки. Здесь размещалась и Центральная комиссия по улучшению быта ученых при СНК РСФСР, образованная по инициативе М. Горького. Задачей ЦЕКУБУ (Есенин был в ней зарегистрирован) являлась, в том числе, и выдача академических пайков — ежемесячного натурального пособия — ученым и творческой интеллигенции.
   25 октября 1923 года на литературном четверге Дома Ученых состоялся вечер крестьянских поэтов — Сергея Есенина, Николая Клюева и Алексея Ганина. Ганин читал поэму «Памяти деда», Клюев — «Песни на крови», Есенин — «Москву кабацкую». О вечере упоминают в мемуарах П. Зайцев, С. Фомин, В. Пяст.
   Есенин читал с неизменным успехом, но главное, что произошло на этом вечере, отметил В. Пяст: «Не стихи, вообще, запечатлелись в моей памяти ярче всего из того вечера, нет, — а его импровизированная речь, с которой он неожиданно обратился к «ученой» (в большинстве) публике. Речь вот какая, настолько неожиданная, насколько приятно прозвучавшая моему слуху. Речь о Блоке. «Блок, — говорил молодой поэт <…> был — и остался, покойный, — главным и старшим, наиболее дорогим и высоким, что только есть на свете. <…> Мне мои товарищи были раньше дороги. Но тогда, когда они осмелились после смерти Блока объявить скандальный вечер его памяти, я с ними разошелся. <…> Имажинизм ими был опозорен. <…> Как можно было осмелиться поднять руку на Блока, на лучшего русского поэта за последние сто лет!» Вот смысл и стиль застенчивой, обрывистой, неожиданной (не связанной ничем с программою вечера) речи Сережи Есенина. Чувствуя ее искренность, я полюбил молодого поэта с тех пор. Она прозвучала в унисон с опубликованною мною весной 1922 года в журнале «Жизнь искусства» статьею «Кунсткамера», где я отплевывался, так сказать, от московских поэтов гуртом за тот исключительно гнусный вечер «Чистосердечно о Блоке!», — афиши о котором висели тогда на улицах Москвы.
   Скорее всего и сами участники скандального вечера предпочли поскорее забыть о нем. В дневнике Андрея Белого есть воспоминания, с чужих слов, о двух вечерах памяти Александра Блока, скончавшегося 7 августа 1921 года. На первом выступал Есенин. Он припомнил слова Блока о Кремле: «Кремль разрушить нельзя: он — во мне и в вас; он вечен; а о бренных формах я не говорю». То же сказал и Есенин о Блоке, сравнив его с Кремлем. Второй вечер (21 августа 1921 года) прошел без участия Есенина. На нем имажинисты назвали поэзию Блока «бордельной мистикой», прозвучало «Слово о дохлом поэте». Кто его произнес — история умалчивает. Спустя два года, в роскошном особняке Дома Ученых, Есенин вдруг заговорил о том, что, видимо, давно не давало ему покоя…

prechistenka 16 01
prechistenka 16 02
prechistenka 16 03
prechistenka 16 04
prechistenka 16 05

Памятник А.С. Пушкину

   Начало Тверского бульвара, где до 1950 года стоял памятник Александру Сергеевичу Пушкину работы скульптора А. Опекушина, было для Сергея Есенина местом священным. Куда бы он ни спешил, всегда останавливался у бронзового двойника любимого поэта, один или в дружеской компании сидел, бывало, на тяжелых цепях, окружавших постамент или на лавочках неподалеку… Сидел, подолгу вглядываясь в строгое, задумчивое лицо молчаливого слушателя, словно ожидая одобрения, участия, успокоения… Вот так, сидя на бронзовых цепях у памятника, соревновались в написании сонетов, только что представленные друг другу Катаевым, Сергей Есенин и Эдуард Багрицкий…
   Одна из главок воспоминаний о Есенине поэтессы Надежды Вольпин даже называется «В гостях у Пушкина». Она пишет: «Хозяин чугунный, в крылатке, шляпа за спиной. Стоит еще лицом к Страстному монастырю. А мы, его гости, сидим рядком на скамье. Втроем: я в середине, слева Есенин, справа Мариенгоф. Перед лицом хозяина Анатолий отбросил свою напускную надменность. Лето, губительное жаркое лето двадцатого года в разгаре». Проходя как-то зимней ночью 1923 года, Матвей Ройзман и Сергей Есенин увидели памятник в неверном свете четырехгранных фонарей, и поразились: темно-бронзовый Пушкин показался отлитым из гипса. Тогда, видимо, и родилась есенинская строка «Блондинистый, почти белесый…» И на юбилее Александра Сергеевича в 1924 году Есенин прочел свое знаменитое посвящение любимому поэту. Некоторые слушатели были возмущены вольным обращением Есенина к Пушкину как равного к равному, но гениальный Есенин оказался провидцем: его памятник работы скульптора А. Бичукова стоит на Тверском бульваре с 1995 года, неподалеку от памятника А.С. Пушкину, который перенесли на место разрушенного в 1938 году Страстного монастыря. А грациозный юноша, поражающий прохожих одухотворенностью и обаянием, стоит на том месте, где живой Есенин в последний раз встретил своего друга Мариенгофа, накануне поездки в Ленинград.

puschkinu 07
   Последнюю их встречу описала Анна Никритина, жена Анатолия Мариенгофа, актриса Камерного театра. Мариенгоф сидел на лавочке напротив театра (нынешний Московский драматический театр имени А.С. Пушкина) — ждал жену. Мариенгоф: «Куда торопишься, Сережа?» Есенин: «Пойду с ним попрощаюсь». Мариенгоф: «С кем это?» Есенин: «С Пушкиным». Мариенгоф: «А что с ним прощаться? Он, небось, никуда не уезжает». Есенин: «Может, я далеко уеду». И уехал… 31 декабря 1925 года траурная процессия три раза обнесла гроб с телом Есенина вокруг памятника А.С. Пушкину.

puschkinu 06
puschkinu 01 puschkinu 02
puschkinu 04 puschkinu 03

Малый Знаменский пер., дом № 8

   Цилиндр, крылатка, модный костюм-тройка появятся позже. Фотографии элегантного молодого поэта будут выставлены в окне известного фотоателье. За Есениным будут ходить толпы поклонников, стричься «под Есенина», обзаведутся курительными трубками в подражание! А в начале поэтического пути юного Сережи его сценический костюм — в стиле «а ля рюс». Образ пастушка сложился случайно: взятый напрокат фрак для первого публичного выступления в Петербурге ему совершенно не подходил. Тогда-то и пришла в голову Сергею Городецкому, опекавшему парнишку на первых порах, нарядить его в плисовые шаровары и шелковую рубаху, его — всегда одетого по-городскому, в пиджак и галстук. Сколько же ироничных воспоминаний оставили современники об этом наряде! И Георгий Иванов, и крестьянский поэт-приятель Пимен Карпов, и издательский работник П.Н. Зайцев, и даже М. Горький. По протекции полковника Ломана приехавшие в Москву в январе 1916 года Есенин и Клюев, перед почетным выступлением в Марфо-Мариинской Обители, специально заказали себе сценические костюмы и сапоги в Мастерской русского платья братьев Стуловых, по адресу: Малый Знаменский переулок, дом № 8. Н.Т. Стулов вспоминал: «…Я отобрал по их указанию материал и отдал в работу вещи. Сапоги с трудом, но удалось найти; они выбрали цвет кожи золотисто-коричневый, хотя не совсем стильный, но очень приятный, не режущий глаз». Любуясь обновкой, Есенин говорил Анне Изрядновой о своих сапожках на высоком наборном каблуке: «Под пятой, пятой хоть яйцо кати…»

m znamensky 8

Проспект Мира, дом № 30

   От двух до четырех по средам, в полуподвальном этаже, в квартире Валерия Яковлевича Брюсова, где главной достопримечательностью был кабинет с огромным количеством книг, охотно собирались поэты разных направлений. Из всех имажинистов — Вадим Шершеневич (соратник Александр Кусиков звал его — Имажиневич) — более всех был дружен с Валерием Яковлевичем. Считал его своим учителем и кумиром юности.
   Сейчас в Доме Брюсова находится филиал Литературного музея — Музей «Серебряного века», там под стеклом витрины на втором этаже хранится копия записки Сергея Есенина к Александру Блоку, та, из 1915 года, начинающего поэта к своему кумиру: «Александр Александрович. Я хотел бы поговорить с Вами. Дело для меня очень важное. Вы меня не знаете, а может быть, где и встречали по журналам мою фамилию. Хотел бы зайти часа в 4. С почтением С. Есенин». Трогательная и наивная этим «может быть, где и встречали мою фамилию»: ведь печатали тогда молодого Есенина в детских журнальчиках «Проталинка», «Мирок»…
   В «Великолепном очевидце» В. Шершеневича несколько глав посвящено В. Брюсову. В главе «Брюсов за Есенина» рассказывается о «Вечере имажинистов» в Политехническом под председательством В. Брюсова, о чтении Сергеем Есениным «Сорокоуста», о гневной реакции зала на озорные строчки в первой же строфе. О знаменитой речи Брюсова в защиту поэта: «Я надеюсь, что вы мне верите. Я эти стихи знаю. Это лучшие стихи изо всех, что были написаны за последнее время!» Этот эпизод уже давно стал классикой, но доказательств того, что Есенин бывал в квартире Брюсова, нет даже в «Великолепном очевидце». Справлялась у научных сотрудников Дома Брюсова, и получила утвердительный ответ, к сожалению, без указания на первоисточник. В воспоминаниях Рюрика Ивнева подмечена точка сближения интересов Есенина и Брюсова: «Есенин, обладающий великолепной памятью, с чуть ли не юных лет отлично знающий Пушкина, был в восторге от Валерия Яковлевича — пушкиниста. С этого дня между поэтами возникло взаимное уважение и добрые отношения». Есенин ценил дар Валерия Яковлевича, оставаясь в душе символистом, быть честным арбитром всех направлений поэзии, и его доброжелательное отношение к творчеству молодого поколения. «Брюсов чутко относился ко всему талантливому», — писал Есенин. Несомненно, общительный Сергей Есенин, абсолютно «литературный человек», посещающий практически все поэтические встречи, бывал и на популярных средах в Доме Брюсова на Мещанской, так назывался современный Проспект Мира. В этом доме прошли последние 14 лет короткой жизни Валерия Брюсова (он умер в 50 лет). На смерть автора загадочного моностиха «О закрой свои бледные ноги» Сергей Есенин откликнулся стихотворением «Памяти Брюсова».

mira 30

Моховая улица, дом № 26

   Об этом доме читаем у Булгакова: «На закате солнца высоко над городом на каменной террасе одного из самых красивых зданий Москвы находились двое — Воланд и Азазелло. Снизу их никто не мог видеть, но им самим город был виден почти весь».
   Сказочный дворец, парящий над городом, он покоряет гармоничностью и одухотворенностью форм — дом, построенный В.И. Баженовым в 1784-1786 годах для богатого помещика Пашкова, расположенный на живописном холме. Его главный вход — с другой стороны здания, с Малого Знаменского переулка. Сквозь ажурную решетку ворот при жизни владельца можно было наблюдать павлинов, важно расхаживающих вокруг небольшого фонтана среди цветущих растений. А с 1862 года Дом Пашкова известен как Румянцевская библиотека и музей живописи и скульптуры. В 1925 году предметы искусства были переданы в Третьяковскую галерею и Музей изобразительных искусств на Волхонке. Коллекция книг графа Н.П. Румянцева, дипломата и мецената, составила основу фонда Российской государственной библиотеки.
   В период подготовки долгожданного Собрания сочинений Сергей Александрович Есенин бывал в Румянцевской библиотеке. По воспоминаниям Софьи Толстой — разыскивал свои опубликованные стихотворения. О посещении Есениным Румянцевской библиотеки вспоминает и Анатолий Мариенгоф, как всегда, с юмором на грани сатиры. Известно, что поэт больше всего боялся милиционеров, наркотиков и «нехорошей болезни», которая в те постреволюционные годы была нередким явлением. После возвращения из поездки в Туркестан с Почем-Солью у Есенина кровоточили десны. Мариенгоф пишет: «Однажды отправился даже в Румянцевку вычитывать признаки страшной хворобы. После того стало еще хуже — чуть что: «Венчик Венеры!» Мариенгоф смачно описывает, как Сергей Есенин консультируется с каждым встречным-поперечным. Демонстрирует десны даже Мейерхольду, как раз собирающемуся взять в жены его бывшую жену, Зинаиду Райх. Вот только этот анекдотический случай обернулся для Есенина унижением. Из другого источника — воспоминаний Ани Назаровой, вошедших в книгу Н. Шубниковой-Гусевой «Сергей Есенин и Галина Бениславская» — узнаем, что кто-то из друзей-юмористов пустил слух о его болезни. Оскорбленному Есенину пришлось, взяв в свидетели Женю Лифшиц, сдавать кровь на анализ, для оправдания… Вокруг кипят и стихают страсти, сменяются поколения, а горделивое здание с изящным бельведером парит над мирской суетой…

mohovaja 26 01
mohovaja 26 02

Малая Бронная улица, дом № 4

   Плотно прилепился к левому боку Московского театра на Малой Бронной дом № 4, бывший доходный дом «Общества помощи нуждающимся студентам». Бывшее общежитие и столовая студентов МГУ. В октябре 1920 года довелось ему стать свидетелем скандального происшествия с поэтами Сергеем Есениным и Анатолием Мариенгофом. Их освистали! И кто? Студенты. Заявились в книжную лавку на Большой Никитской, «в обращении непринужденность и в словах препротивнейшая легкость» — чуяло сердце Мариенгофа недоброе, да Есенин уговорил пойти и выступить. Приятно — студенты! Пришли модные поэты на Малую Бронную, от вознаграждения отказались: студенты же…
   Вот как описывает дальнейшее Анатолий Мариенгоф: «На эстраду вышел Есенин. Улыбнулся, сузил веки и, по своей всегдашней манере, выставил вперед завораживающую руку. Она жила у него одной жизнью со стихом, как некий ритмический маятник с жизнью часового механизма. Начал: «Дождик мокрыми метлами чистит…» Что-то хихикнуло в конце зала. <…> Весь этот ящик, набитый синими воротничками и золотыми пуговицами, орал, вопил, свистел и грохотал ногами об пол. Есенин по-детски улыбнулся. Недоумевающе обвел вокруг распавшимися веками. Несколько секунд постоял молча и, переступив с ноги на ногу, стал отходить за рояль. Я впервые видел Есенина растерявшимся на эстраде. Видимо, уж очень неожидан был для него такой прием у студентов. <…> Есенин обернул ко мне белое лицо: «Толя, что это?» — «Ничего, Сережа. Студенты». А когда вышли на Бронную, к нам подбежала девушка. По ее пухлым щекам и по розовой вздернутой пуговичке, что сидела чуть ниже бровей, текли в три ручья слезы. <…> Девушке казалось, что прямо с Бронной мы отправимся к Москве-реке искать удобную прорубь». Этой милой девушкой была Аня Назарова, подруга Бениславской, студентка медицинского факультета 1-го МГУ. В ее воспоминаниях Есенин перед выступлением пытался объяснить аудитории, что такое «имажинизм». Потом начал читать «Сорокоуст». Вот такой казус…

m bronnaja 24

Триумфальная пл., дом № 4/31

    «…Зал имени Чайковского — музыкальный храм на крови, он построен на месте так и недостроенного театра Мейерхольда. Мейерхольд убит, тень его, как и тень непоставленного «Гамлета» (этим спектаклем Мейерхольд собирался открыть новую сцену), где-то неупокоенная бродит». Строки эти из книги В. Гаевского «Книга расставаний. Заметки о критиках и спектаклях».
   Концертный зал был открыт в 1940 году, а в то время, о котором пишу, это обветшалое, продуваемое ветрами, с сырыми стенами помещение бывшего Театра Зона. В феврале 1920 года его передали только-только рожденному театру. Его вождь, пламенный борец с аполитичностью академических театров, страстный пропагандист новых форм и средств выражения — Всеволод Эмильевич Мейерхольд (по совместительству руководитель ТО Наркомпроса). У нового театра — новые зрители: отряды красноармейцев, группы рабочих. Вождь ходит «в кожухе, подпоясанном красноармейским ремнем; в мокрых валенках, подбитых оранжевой резиной; в дворницких рукавицах и буденовке с большой красной пятиконечной звездой». Так описывает его Мариенгоф.
   Мейерхольд близок имажинистам своим агитационным пафосом, откровенной работой на имидж. Сцена его театра превращается в трибуну, а театральное действо — в митинг. Звучат сводки с фронта, пение Интернационала… Театр, по Мейерхольду, должен максимально приближаться к зрителю. Помните, у Маяковского: «Улицы — наши кисти. // Площади — наши палитры». В противовес «системе Станиславского» его ученик Мейерхольд создал «биомеханику» — систему упражнений развития физической подготовки актеров.
   В марте 1921 года Сергей Есенин и Анатолий Мариенгоф приглашены мэтром в театр на лекцию по «биомеханике». В зале сидели маститые театральные критики, члены коллегии Наркомпроса…
   Мариенгоф вспоминал: «Ровно в восемь в понедельник мы с Есениным явились в репетиционный зал. На стенах висели рулоны, красиво исчерченные — кругами, спиралями, усеченными конусами и прочей «геометрией». Для невежд в математике вроде нас вид был до крайности внушительный и до предела чарующий своей безапелляционной научностью. <…> Слегка ссутулясь, Мейерхольд расхаживал по репетиционному залу весомыми вдумчивыми шагами, сосредоточенно тыкал кием в плакаты, похожие на громадные страницы учебника по математике, и с профессорским глубокомыслием второй час сдержанно нес какую-то наукообразную галиматью. Ах, какой это был блестящий спектакль! Какой великий артист этот Мейерхольд!»
   А в июне 1921 года состоялась читка пьес Есенина и Мариенгофа перед труппой театра. И. Старцев так описывал это событие: «Мейерхольд у себя в театре устроил читку «Заговора дураков» Мариенгофа и «Пугачева» Есенина. Мариенгоф читал первым. После его монотонного и однообразного чтения от есенинской декламации (читал первую половину «Пугачева») кидало в дрожь. Местами он заражал чтением и выразительностью своих жестов. Я в первый раз в жизни слышал такое мастерское чтение. По-моему, в чтении самого Есенина его вещи много выигрывали». Из 7-й главы «Пугачева»: «Слушай, плевать мне на всю вселенную, //Если завтра в ней не будет меня».
   Еще в 1920 году Мейерхольд предлагал Есенину написать историческую драму «Григорий и Димитрий», даже включил ее в репертуарный план, но постановка не осуществилась, как позднее постановка «Пугачева», столь восхитившего его при чтении. «Заговор дураков» тоже не был поставлен.
   Есть косвенные доказательства присутствия Сергея Есенина в театре на премьерах с участием его бывшей жены, актрисы Зинаиды Райх. Известно, что Есенин просил Мейерхольда взять к себе в труппу Августу Миклашевскую… Уже после смерти Есенина, в 1932 году началась реконструкция помещения театра. Труппа временно переехала в здание нынешнего Театра имени Ермоловой.
   Всемирно известный к тому времени театр Мейерхольда предполагалось оснастить по последнему слову техники: трансформируемой сценой, раздвижным куполом-потолком. Мечты Всеволода Эмильевича не сбылись. По историческим сведениям, к 1938 году успели построить костяк здания в кирпиче и бетоне. Оставалась лишь отделка и фасад. Недостроенное здание передали Московской филармонии. В конструкции зала многое сохранилось от первоначального проекта.

triumfalnaja 4

Монетный двор

   Если поэт Сергей Митрофанович Городецкий не ошибался, и в доме, где находилась его московская квартира, действительно гостил А. Радищев, то Городецкий жил на территории Монетного двора на Красной площади. Адрес Сергея Городецкого в Москве значился так: Красная площадь, дом № 1, кв. 3. На сегодняшний день здания бывшего Монетного двора числятся по Историческому проезду, № 1. Под этим номером обозначены два строения: одно из них стоит на красной линии проезда, а другое — во дворе за ним. Совсем еще недавно сквозь арку здания, стоящего на красной линии, можно было подойти к другому, трехэтажному, но теперь арка наглухо закрыта воротами, и то, другое, можно увидеть лишь в небольшую щель».
   Монетный двор назывался Китайским (по Китай-городу), Красным (по Красной площади) или просто «двором, что у Воскресенских ворот». На этом дворе впервые стали выпускать датированные серебряные копейки (ранее монеты не имели года выпуска, и нумизматы определяли его по косвенным признакам)», — сообщается в книге Сергея Романюка «Сердце Москвы». Монетный двор (а это был целый комплекс зданий, из которых остались лишь эти два!) действовал примерно до 80-90 гг. 18-го столетия.
   В 1774 году в Москву привезли врага Екатерины II и Российской империи — Емельяна Пугачева. Злодея посадили на Монетном дворе. Теперь придется поправить Сергея Городецкого… В 1790 г., после того, как Екатерина II прочла первые страницы крамольного «Путешествия из Петербурга в Москву», автора приговорили к смертной казни, позднее замененной десятилетней ссылкой в Сибирь. И вот по пути из Петербурга заболевшего Радищева были вынуждены оставить на некоторое время в Москве. Там он и содержался под надзором (томился, а не «гостил») в бывшем Монетном дворе, что и отмечено памятной доской.
   В советское время в уникальном трехэтажном здании разместили типографию издательства «Прометей», на первом и третьем этажах, а на втором — квартиры, где, по всей видимости, и жил с семьей Сергей Митрофанович, после смерти в 1945 году любимой жены Анны (актрисы, псевд. Нимфа) — с дочерью Рогнедой — до 1962 года. Городецкий приветил юного Есенина, пришедшего к нему с запиской от А. Блока, в 1915 году в Петербурге. В 1921 году переехал в Москву. О первой встрече с Есениным в кафе «Стойло Пегаса» поэт вспоминал очень тепло: «Он сорвался с эстрады, я ему навстречу — и мы обнялись, как в первые дни. Незабвенна заботливость, с какой он раскинул передо мной всю «роскошь» своего кафе. Усадил за самый уютный столик. Выставил целую тарелку пирожных — черничная нашлепка на подошве из картофеля: «Ешь все, и еще будет». Желудевый кофе с молоком — «сколько хочешь». С чудесной наивностью он раскидывал свою щедрость. И тут же, между глотков, торопился рассказать про себя — что уже знаменитый поэт, что уже написал теоретическую книгу, что он хозяин книжного магазина, что непременно нужно устроить вечер моих стихов, что я получу не менее восьми тысяч, что у него замечательный друг, Мариенгоф. Отогрел он меня и растрогал». Таким милым, благодарным человеком предстает Есенин в воспоминаниях Сергея Городецкого.
   По контрасту хочу привести цитату о Есенине поэта-эмигранта Владимира Соломоновича Познера: «Есенин — радушный, слишком радушный хозяин. От его гостеприимства делается не по себе. Впрочем, люди искренние с незнакомыми всегда производят не совсем приятное впечатление». Вот, оказывается, приветливость и доброта могут быть неприятными! Кстати, Сергей Городецкий — один из немногих знакомых Есенина, кто верил в искренность его чувства к Айседоре Дункан. К ней, как к женщине, а не мировой знаменитости!

monetny 01
monetny 02

Книжная лавка поэтов

   Как рассказывает в «Великолепном очевидце» Вадим Шершеневич, идея открыть «Книжную лавку поэтов» в противовес «Книжной лавке писателей», где за прилавком стояли Ходасевич, Осоргин, Б. Зайцев, возникла у предприимчивого отца Сандро Кусикова, Бориса Карповича. Получив разрешение на открытие лавки в Моссовете у Л.Б. Каменева, поэты облюбовали небольшое помещение в Камергерском переулке, № 4 (дом перестроен) — напротив Художественного театра, не совсем подходящее, без задних комнат, но и без громоздкой гармошки центрального отопления, которое все равно не работало. Осталось место для чугунной печки! «Сколько в этой чугунке сгорело рукописей и книг ненавистных поэтов, знаем только мы и косые взгляды Бориса Карповича», — пишет Шершеневич. Самой занимательной частью работы была покупка частных библиотек. Люди, покидавшие родину, в спешке распродавали все. Ассортимент лавки составила и личная коллекция поэтических сборников Шершеневича. Основными, оптовыми покупателями были библиотеки. Купцы, предпочитавшие книги с золочеными обрезами, особенно у них ценился Брокгауз. Когда приходили ломовые извозчики и просили книгу «подешевле и потолще», им предлагался Бальмонт.
   Вадим Габриэлевич вспоминает: «Доносы сыпались часто. То нас упрекали в спекуляции, хотя можно было упрекнуть только в неумении торговать. То сообщалось, что мы торгуем спиртом, хотя чем-чем, но спиртом мы торговать никак не могли: мы бы его не донесли до покупателя. Один раз нас пришел запечатывать какой-то районный прокурор. Он был страстным библиофилом, проговорил с нами часа три, потом вспомнил о своей миссии, показал нам бумажку и на наших глазах… сжег ее в чугунке». В лавку приходили приятели-поэты, дискутировали, назначали встречи.
   Некоторое время спустя, Мариенгоф и Есенин тоже открыли лавку — на Большой Никитской. Началась здоровая конкуренция!
   Галина Бениславская описывает, как в начале романа с Есениным, пришла в лавку на Никитскую с подругой Яной Козловской забрать газеты, оставленные поэту: «Заходим за газетами. Оказывается, Мариенгоф передал их Шершеневичу. Мы рассердились, т.к. газеты были нужны. Е. погнал Мариенгофа к Вадиму Габриэлевичу. Потом оделся и вместе со мной и Яной пошел туда же. Это был первый ласковый день после зимы. Всюду побежали ручьи. Безудержное солнце. Лужи. Скользко. Яна всюду оступается, скользит и чего-то невероятно конфузится; я и С.А. всю дорогу хохочем. Весна, весело. Рассказывает, что сегодня уезжает в Туркестан. «А Мариенгоф не верит, что я уеду». Дошли до Камергерской книжной лавки. Пока Шершеневич куда-то ходил за газетами, мы стоим на улице у магазина. Я и Яна на ступеньках, около меня С.А., подле Яны — Анатолий Борисович. Разговариваем о советской власти, о Туркестане. Неожиданно радостно и как будто с мистическим изумлением С.А., глядя в мои глаза, обратился к Анатолию Борисовичу: «Толя, посмотри, — зеленые. Зеленые глаза». Но в Туркестан все-таки поехал — подумала я через день, узнав, что его нет уже в Москве. Правда, где-то в глубине знала, что теперь уже запомнилась ему. С этих дней пошли длинной вереницей бесконечно радостные встречи…»
   Почему-то всегда представляю эту сценку, проходя по Камергерскому…

knizhnaja lavka 01
knizhnaja lavka 02
knizhnaja lavka 03
knizhnaja lavka 04

«Секретаревка»

   Квартал малоэтажной старой Москвы — Кисловка… Москвоведы называют его «есенинским пятачком». Отсюда до особняка Морозовых, где в 20-е годы находился Пролеткульт, — рукой подать. До ресторана «Прага», где у Есенина было любимое место у окошка с видом на Арбатскую площадь… Рядом и кинотеатр «Художественный», в нем москвичи впервые услышали о гибели Есенина, прямо во время сеанса: прервали показ фильма и объявили. Зал встал. Так и стояли люди — не уходили…
   А в Нижнем Кисловском переулке тихо ветшает дом № 6, некогда известный всей театральной Москве домашний театр Секретарева, или «Секретаревка». Статский советник Петр Секретарев, меценат и театрал, построил на своем земельном участке частный театр, по совету А. Н. Островского. Здание театра настолько мало, что напоминало табакерку. Зрительный зал имел в высоту два этажа, но, несмотря на малые размеры, в нем умещались и партер, и ярусы, и галерка, и ложи, и кулисы, и оркестровая яма. Многие будущие знаменитости робко начинали на этой сцене. Именно здесь Савва Морозов заболел театром, актер Алексеев впервые вышел на эту сцену под псевдонимом — Станиславский, а в 20-х годах прошлого столетия Константин Сергеевич в этих стенах уже преподавал основы своей системы ученикам четырех актерских студий: Вахтанговской, Чеховской, Еврейской и Армянской. На спектакли приходил Максим Горький. На сцене этого театрика, тогда она уже стала репетиционной площадкой, готовился к публичным выступлениям Сергей Есенин. Прочтет пару строк — повторит. Слушает, как звучит голос, фраза… Одно слово пробует произнести по-разному… То уйдет со сцены, то вернется. Один. В пустом зрительном зале. А молоденькие артисточки из-за портьерки подглядывают… Вспоминали, что одетым никогда в зал не входил. Пальто оставлял в гардеробе, внизу. Кому-то говорил, что этот дом напоминает ему кашинский в Константинове… Волосы поправлял всегда, очень они у него были хороши. «Секретаревка» хоть и объект культурного наследия регионального значения, заметно погибает. Недавно разразился в прессе скандал: на законных, в общем-то, основаниях тут, оказывается, работали сауна, салон эротического массажа и свинг-клуб!

sekretarevka 02
sekretarevka 01

Леонтьевский пер., дом № 6

    «Зинаида Николаевна, мне очень неудобно писать Вам, но я должен. Дело в том, что мне были переданы Ваши слова о том, что я компрометирую своей фамилией Ваших детей и что Вы намерены переменить ее. Фамилия моя принадлежит не мне одному. Есть люди, которых Ваши заявления немного беспокоят и шокируют, поэтому прошу Вас снять фамилию с Тани, если это ей так удобней, и никогда вообще не касаться моего имени в Ваших соображениях и суждениях. Пишу я Вам это потому, что увидел: правда, у нас есть какое-то застрявшее звено, которое заставляет нас иногда сталкиваться. Это и есть фамилия. Совершенно не думая изменить линии своего поведения, которая компрометирует Ваших детей, я прошу Вас переменить мое имя на более удобное для Вас, ибо повторяю, что у меня есть сестры и братья, которые носят фамилию, одинаковую со мной, и всякие Ваши заявления, подобные тому, которое Вы сделали Сахарову, в семье вызывают недовольство на меня и обиду в том, что я доставляю им огорчение тем, что даю их имя оскорблять такими заявлениями, как Ваше. Прошу Вас, чтобы между нами не было никакого звена, которое бы давало Вам повод судить меня, а мне обижаться на Вас: перемените фамилию Тани без всяких реплик в мой адрес, тем более потому, что я не намерен на Вас возмущаться и говорить о Вас что-нибудь неприятное Вам. С. Есенин», конец 1923 — начало 1924 г. Она и он продолжали ранить друг друга и не могли остановиться. Она давно живет «с серьезным, умным мужем». Мейерхольд полностью содержит ее детей. Она имеет все, что только может пожелать женщина. Мейерхольд молится на нее, положил к ее ногам свой театр. Ей шьют сценические костюмы невероятной красоты. Она — примадонна знаменитого театра! У нее есть все, нет только его, Есенина. Рана не заживает. Скорее всего, чтобы только досадить ненавистному и любимому Есенину, она постоянно требует от Сергея Александровича денег. Она всегда слишком возбуждена, экзальтирована, всегда шумно выясняет с ним отношения. Говорили, Есенин передавал ей деньги, которые с трудом наскребал по издательствам, стараясь не оставаться с ней наедине. Например, это происходило здесь, в Леонтьевском, где в бельэтаже особняка 19 века последние 17 лет жил великий реформатор сцены, Константин Сергеевич Станиславский, а на первом, в полуподвале — его помощники, ученики, артисты. Вот в полутемном, большом помещении с жилыми комнатами, коридорчиками и кухней, с вечно журчащей в кранах водой и происходила передача денег для детей.

leontievsky 6 01
leontievsky 6 02

Большой зал консерватории

   Чопорный Большой зал консерватории, густо насыщенный звуками классических произведений, трудно представить себе заполненным хохочущей, топающей и переругивающейся из-за ненумерованных мест публикой. Да еще и курящей в рукав! А ведь было! Например, в один из выдающихся литературных вечеров, по мнению многих современников, 4 ноября 1920 года.
   О «Суде над имажинистами» сохранилось настолько много воспоминаний очевидцев, что иногда сам себе кажешься участником события.
   Поэт Т.Г. Мачтет записал в свой дневник: «Читали Есенин, Грузинов, Мариенгоф, Шершеневич. Их скандальная репутация, безобразия и рекламирование друг друга сделали свое дело, и в зале яблоку негде было упасть. Публика хохотала, шумела, свистела, ругалась, но вместе с тем и слушала с интересом. Особенно мне понравился момент после окончания вечера, когда публика хлынула к эстраде, на которой стояли имажинисты».
   А как забавно был посрамлен Есениным (по воспоминаниям Грузинова) гражданский истец Иван Аксенов, «тип, утонувший в бороде»! Долго еще литературный мир смаковал эту сценку, как анекдот.
   Но, несомненно, самые эмоциональные воспоминания о «Суде над имажинистами» оставила Галина Бениславская. Именно 4 ноября, по ее словам, посетила девушку роковая любовь к поэту, и с тех пор многим поклонникам Сергей Есенин видится на сцене Консерватории именно ее влюбленными глазами: «Он весь стихия, озорная, непокорная, безудержная стихия, не только в стихах, а в каждом движении, отражающем движение стиха. Гибкий, буйный, как ветер, с которым он говорит, да нет, что ветер, ветру бы у Есенина призанять удали. <…> Это Есенин читает «Плюйся, ветер, охапками листьев…» <…> Что случилось после его чтения, трудно передать. Все вокруг повскакивали с мест и бросились к эстраде, к нему. Ему не только кричали, его молили: «Прочитайте еще чего-нибудь». И через несколько минут, подойдя, уже в меховой шапке с собольей оторочкой, по-ребячьи прочитал еще раз «Плюйся, ветер…» Опомнившись, я увидела, что я тоже у самой эстрады. Как там очутилась, не знаю и не помню. Очевидно, этим ветром подхватило и закружило и меня». И соединил навечно этот день имена Галины Бениславской и Сергея Есенина, и гадают люди до сих пор, какую роль все-таки сыграла она в жизни великого поэта: верной подруги или злого гения?!
   В книге Нины Михайловны Молевой «Есенин без Дункан или Обратная сторона солнца» встретила описание беседы автора с Маргаритой Ивановной Киркисовой, редактором, журналистом от Бога, содержащей больше вопросов, чем ответов о Галине: «Та девушка, у которой жил? Да, работала в редакции «Бедноты». Квалификация там была далеко не самой высокой. Но она вообще к журналистике отношения не имела — периодически получала какую-то работу в отделе писем. Там всегда и всюду рабочих рук не хватало. <…> Говорили, бывала на работе нерегулярно. Ей это позволяли. <…> Одно обратило на себя внимание. С жильем было трудно всем. Вы же знаете, Есенин до конца не мог добиться собственной площади. Ни за какие деньги. <…> А вот ей была предоставлена квартира в так называемых домах «Правды», это два корпуса во дворе Брюсовского дворца. Лучшего места себе не представишь. Девочка без профессии в профессиональных домах». Нина Михайловна спросила: «Эта девочка из «Бедноты» так любила Есенина?» Молева подумала о терпении, помощи, заботе Галины не только о самом поэте, но и сестрах, друзьях… Маргарита Ивановна ответила: «Думаю, нет. <…> Всем было понятно, хотела стать для него во всем необходимой, во всем контролировать. Могла при случае переспать, могла и для другой постель постелить, следующего удобного случая ждать. Разговор этот мне неприятен. Вы лучше подумайте, кто и по какой причине дал разрешение похоронить постороннего человека (формально, во всяком случае) рядом с могилой поэта? На Ваганькове. Зато для кампании против «есенинщины» — идеальный козырь».

konservatory

«Ермаковка»

   Сергей Есенин умел дружить: постоянно кому-то помогал, поил-кормил, одалживал деньги и не спрашивал с должников… Многих, слишком многих называл друзьями. После его трагического ухода появились многочисленные воспоминания друзей и «друзей», в том числе не всегда корректные, вольно или невольно искажающие действительность.
   Примером таких искажений может служить посещение Сергеем Есениным с группой литераторов знаменитого Ночлежного дома им. Ф.Я. Ермакова («Ермаковки»), изложенное тремя участниками события. Напомню, что предназначение «Ермаковки» — давать ночлег беднякам, приехавшим из провинции в поисках работы, инвалидам, опустившимся людям. Дом строили на деньги известного мецената Фрола Яковлевича Ермакова, по его завещанию, в соответствии с европейскими стандартами. На деньги Ермакова также, еще при жизни мецената, было построено несколько лечебных заведений для бедных. Ночлежный дом — шестиэтажное здание в 1-м Дьяковском (ныне Орликовом) переулке, № 5, стр. 1, по утверждению москвоведов, сохранился, но настолько перестроен, что его невозможно сейчас узнать.
   Вот в эту ночлежку, под предводительством ответственного работника МУРа, в поисках вдохновения и, говоря современным языком, с шефским концертом и отправились писатели: Леонид Леонов (он собирал материал для романа «Вор»), Василий Казин (ему в этот день пришлось расстаться с кошельком, платком и главным рабочим инструментом — карандашом!), Вольф Эрлих, Анна Берзинь, Николай Никитин и Сергей Есенин. Ради красного словца, очевидно, Вольф Эрлих поначалу принимает начальника МУРа за воспитателя детского дома: «У него было изможденное и невыразительное лицо, скрытный и тихий голос. Сильно поношенная, широкополая шляпа и плащ, скрепленный на груди цепью с пряжками, изображающими львиные головы. В окружении советской Москвы от него несло средневековьем».
   Есенин вошел в помещение и стал читать «Москву кабацкую». Эрлих с сарказмом описывает происходящее: «Одна из женщин подходит к нему и вдруг начинает рыдать. Она смотрит на него и плачет, горько и безутешно. Он потрясен и горд. Когда мы выходим в коридор, он берет меня за руку и дрожащими губами шепчет: «Боже мой! Неужели я так пишу? Ты посмотри! Ей-богу, плакала!» Эрлих с удовольствием сообщает всем, что благодарная слушательница оказалась глухой и обворованной разбойными соседями.
   Тот же эпизод, но в пересказе Анны Берзинь, звучит несколько иначе: «Читал он очень хорошо. Его слушали женщины и мужчины <…>. Стоявшая впереди женщина, пожилая и оборванная, плакала горючими слезами, слушая Сергея Александровича. <…> Когда мы покинули ночлежку, поэт, бывший с нами, товарищ Есенина, вдруг сказал: «А эта женщина, которая плакала, она ничего не поняла…» «Почему?» — встрепенулся Сергей. «А потому, что она совсем глухая. Я задержался и попробовал с ней разговаривать, так мне все сказали, чтобы я зря и не пытался, она все равно ничего не слышит». Сергей насупился и всю дорогу домой промолчал. Он молча простился с нами и пошел. А теперь мне кажется, что этот милый и славный поэт просто все придумал, чтобы рассердить Сергея Александровича…»
   И, наконец, изложение событий у Николая Никитина. Обитатели «Ермаковки» стихи из «Москвы кабацкой» слушали молча: «Сейчас я думаю, что такой прием со стороны ермаковцев психологически совершенно понятен. Как могли они воспринять, да еще в стихах, весь бытовой материал, где все так близко им и в то же время очевидно ненавистно». Когда Есенин принялся читать стихи о сестрах, о родном доме, о матери, настроение слушателей резко поменялось. Никитин пишет: «Что сталось с ермаковцами в эту минуту! У женщин, у мужчин расширились очи, именно очи, а не глаза. В окружившей нас теперь уже большой толпе я увидел горько всхлипывающую девушку в рваном платье. Да что она… Плакали и бородачи. Им тоже в их пропащей жизни мерещилась и родная семья, и все то, о чем не можешь слушать без слез. Прослезился даже начальник Московского уголовного розыска, который вместе с нами приехал в «Ермаковку». Он сопровождал нас для безопасности. Он был в крылатке с бронзовыми застежками — львиными мордами — и черной литераторской шляпе, очевидно для конспирации».

ermakovka 01
ermakovka 02
Москва. Дом № 5 в 1-м Орликовом пер. Это знаменитая ЕРМАКОВКА или ночлежный дом — 6-этажное здание в бывшем 1-м Дьяковском пер., дом № 5, стр. 1, который посетил Сергей Есенин с писателем Л. Леоновым и др.

Большая Никитская улица, дом № 58

   Иван Никанорович Розанов — литературовед, историк русской поэзии, известный московский библиофил, не входил в круг близких друзей Сергея Есенина. Этот факт он особо подчеркивает в воспоминаниях, но, тем не менее, в его пересказе мы читаем о многочисленных беседах с поэтом, имевших со стороны Сергея Александровича исповедальный характер.
   Прямого указания на посещение Есениным дома Ивана Никаноровича на Большой Никитской, 58 — нет, но не на прилавке же в книжном магазине «Московской трудовой артели художников слова», в самом деле, маститый литературовед записывал за поэтом его автобиографию?! Тем более, что и магазин, и дом Розанова находились на одной улице!
   Впервые Розанов услышал Есенина в 1916 году в «Обществе свободной эстетики». Именно к этому выступлению заказывали Сергей Есенин и Николай Клюев концертные костюмы. Костюмы Ивану Никаноровичу не глянулись, а вот Есенин произвел на него приятное впечатление: «Мне лично Клюев показался перегруженным образами, а местами и прямо риторичным. Нравились отдельные прекрасные эпитеты, но ни одно стихотворение целиком. Есенина я, как и многие другие, находил проще и свежее. Тут были стихотворения, понравившиеся мне целиком, например, «Корова», где уже сказалась столь характерная для позднейшего Есенина нежность к животным. <…> Кажется, в первый раз в русской литературе поэт привлекал внимание к горю коровы. Еще более произвело на меня впечатление «В хате» («Пахнет рыхлыми драченами…»), а особенно три последние строки: «От пугливой шумоты, // Из углов щенки кудлатые// Заползают в хомуты». и ночью, уже ложась спать, я все восхищался этой «пугливой шумотой» и жалел, что не могу припомнить всего стихотворения».
   Есенин и Розанов лично познакомились лишь в 1920 году, а в 1921-м Иван Никанорович и записал за поэтом автобиографию. После возвращения Есенина из зарубежной поездки виделись редко. Запомнилось выступление поэта у памятника Пушкину в день 125-летия Александра Сергеевича: «Есенин стоял на ступеньках пьедестала, светлые его кудри резко выделялись в толпе. В руках он держал букет цветов, который от Союза писателей он возложил к подножию памятника. Он читал свое известное стихотворение, посвященное Пушкину…» Иван Никанорович Розанов был старше Сергея Есенина на 21 год и пережил поэта на 34 года. Знаток поэзии, он собрал огромную, около восьми тысяч томов, библиотеку по этой теме. После смерти Розанова в 1959 году вдова передала ее в дар московскому Музею А. С. Пушкина.

b nikitskaja 58

Бюро газетных вырезок

   Анатолий Мариенгоф иронизировал по поводу склонности Сергея Есенина собирать газетные публикации о себе: «Ради десяти строк, напечатанных о нем в захудалой какой-нибудь газетенке, мог лететь из одного конца Москвы в другой.» В Государственном литературном музее хранятся две тетради, привезенные Есениным из Берлина (зеленая и красная), куда он педантично вклеивал вырезки из газет и журналов. В них находятся вырезки на английском, французском и, кажется, даже японском языках! И И.Н. Розанов, и А.К. Воронский вспоминают об этой «слабости» поэта. Даже у Наседкина читаем: «Через бюро вырезок Есенин знал все, что печаталось о нем в газетах». Прилежно и с удовольствием поставляла Есенину вырезки из газет его верная помощница в делах — Галина Бениславская. Она занялась поиском публикаций для поэта с самых первых дней знакомства с ним, на пару с подругой, Яной Козловской. «Сергей Александрович очень интересовался статьями о литературе в зарубежных газетах. Яна обещала ему доставать. Больше всего интересовался статьями и заметками о нем самом и об имажинистах вообще. Я добывала в информационном бюро ВЧК, а для этого приходилось просматривать целые комплекты «Последних новостей», «Дня» и «Руля», — вспоминала Галина. Разумеется, и за тетрадями следила Бениславская. В те годы Бюро газетно-журнальных вырезок находилось в Гостином дворе, со стороны Хрустального переулка. Гостиный двор и сейчас занимает квартал Китай-города между улицами Ильинка и Варварка и Хрустальным и Рыбным переулками. В 90-е годы, теперь уже прошлого столетия, Гостиный двор перестроен под торгово-выставочный комплекс.

buro gazetnyh

Большая Никитская, дом № 24

    «Любимый мой писатель — Гоголь», — писал Сергей Есенин в одной из своих автобиографий. Начало шестой главы первой части «Мертвых душ» послужило поводом к созданию стихотворного шедевра — «Не жалею, не зову, не плачу…». Вот эти строки Гоголя: «Прежде, давно, в лета моей юности, в лета невозвратно мелькнувшего моего детства, мне было весело подъезжать в первый раз к незнакомому месту: все равно, была ли то деревушка, бедный уездный городишко, село ли, слободка, — любопытного много открывал в нем детский любопытный взгляд. Всякое строенье, все, что носило только на себе впечатление какой-нибудь заметной особенности, — все останавливало меня и поражало… Теперь равнодушно подъезжаю ко всякой незнакомой деревне и равнодушно гляжу на ее пошлую наружность, моему охлажденному взору неприютно, мне не смешно, и то, что пробудило бы в прежние годы живое движение в лице, смех и немолчные речи, то скользит теперь мимо, и безучастное молчание хранят мои неподвижные уста. О моя юность! О моя свежесть!..» Поэт говорил Софье Толстой: «Вот меня хвалят за эти стихи, а не знают, что это не я, а Гоголь». Думаю, дочитавшие мудрую, но громоздкую фразу Николая Васильевича Гоголя, поражаются глубине и блеску ее интерпретации Есениным. «Изумительный, несравненный писатель», — так говорил о Гоголе Есенин литературоведу Ивану Никаноровичу Розанову. «Это теперь мой единственный учитель», — трогал корешки Полного собрания сочинений Н. В. Гоголя Есенин. А ведь Иван Никанорович, известный московский библиофил, стал очевидцем покупки этого собрания! На Большой Никитской, в доме № 24, где находился книжный магазин «Колос» Есенин был с Айседорой Дункан…

b nikitskaja 24

Воскресенский переулок, дом № 7

   Этот дом прославлен Ильфом и Петровым как «Общежитие имени монаха Бертольда Шварца». В советское время здесь находились редакция и типография газеты «Гудок», и в комнатке, похожей на «спичечный коробок», с половинкой окна и тремя фанерными стенками с лета 1924 года жили молодые сотрудники газеты Илья Ильф и Юрий Олеша. Часто бывал у приятелей в гостях и Михаил Булгаков, тоже сотрудник «Гудка». Однажды, поздно вечером, в компании Валентина Катаева и еще нескольких человек, в комнатку вошел Сергей Есенин, в смокинге и лакированных туфлях, но, как вспоминал Олеша, со следами потасовки на лице. Есенин вдохновенно читал «Черного человека». Во время чтения нервно схватился за этажерку, и она упала. Этот эпизод вошел в книгу Катаева «Алмазный мой венец» и книгу Олеши «Ни дня без строчки».
    Вспоминая Есенина, Олеша писал: «Когда я приехал в Москву, чтобы жить в ней — чтобы начать в ней фактически жизнь, — слава Есенина была в расцвете. В литературных кругах, в которых вращался и я, все время говорили о нем — о его стихах, о его красоте, о том, как вчера был одет, с кем теперь его видят, о его скандалах, даже о его славе. Враждебных нот я не слышал в этих разговорах, наоборот, чувствовалось, что Есенина любят. Это было вскоре после того, как закончился его роман с Айседорой Дункан. Он побывал с ней в Америке, вернулся — и вот теперь говорили, что этот роман закончен. Вернувшись из Америки, он напечатал, кстати, в «Известиях» впечатления о Нью-Йорке, назвав их «Железный Миргород». Мою радость по поводу этого названия я помню до сих пор, и до сих пор так же помню газетный лист с этим подвалом, вернее — утро, когда стою с газетой, разворачиваю этот лист и вижу заголовок». На похороны поэта ни Катаев, ни Олеша не пошли…
    Сейчас дом совершенно не похож на веселый муравейник, где бурлила жизнь молодых литераторов. Дом и рядом с ним, и дворовое пространство переделаны под гостиницу «Courtyard Marriott».

voskresensky 7 01
voskresensky 7 02

Барыковский переулок, дом № 10

   Поэт Евгений Сокол родился в Орловской губернии, с Есениным, предположительно, его познакомила Зинаида Райх, хотя у поэтов была еще одна общая знакомая — Екатерина Эйгес. Судя по многочисленным дарственным надписям на книгах Есенина Соколу — их дружба началась в 1918 году. В Москву Евгений Сокол окончательно переехал в 1923 году.
   Поэты регулярно встречались в клубе «Дома Герцена» на Тверском бульваре, где Сокол работал секретарем Литературной студии при Всероссийском союзе поэтов. Много спорили о «национальности и национализме в русской поэзии». На книге «Ключи Марии» Сергей Есенин написал: «Сокол, милый, люблю Русь, прости, но в этом я шовинист. С.Е.» Когда во второй половине 1925 года Есенин поселился у Софьи Толстой в Померанцевом переулке, поэты стали видеться особенно часто: до Барыковского переулка, где жил Сокол, от Померанцева — рукой подать. Однажды Есенин увидел у Сокола «Словарь рифм», и стал записывать туда свои. Потом написал шуточное стихотворение: «Я и сам когда-то, Сокол// Лоб над рифмами раскокал. // Нет алмазов среди стекол. // Не ищи вокруг да около».
   В ночь перед отъездом в Ленинград с 22 на 23 декабря Есенин и Сокол виделись в «Доме Герцена». Есенин скандалил. Об этой последней встрече с другом Евгений Сокол написал несколько страничек и озаглавил их «Одна ночь», в них — искренняя боль за Есенина. В воспоминаниях есть такие строки: «Чувствовалось в каждом слове давно наболевшее, давно рвавшееся быть высказанным, подолгу сдерживаемое в себе самом и наконец прорвавшееся скандалом. И прав был Есенин. Завидовали ему многие, ругали многие, смаковали каждый его скандал, каждый его срыв, каждое его несчастье. Наружно вежливы, даже ласковы бывали с ним. За спиной клеветали. Есенин умел это чувствовать внутренним каким-то чутьем, умел прекрасно отличать друзей от «друзей», но бывал с ними любезен и вежлив, пока не срывался, пока не задевало его что-нибудь очень сильно. Тогда он крепко ругался, высказывая правду в глаза, — и долго после не мог успокоиться».

barykovsky 10

Цирк на Цветном бульваре

   Открытый в 1880 году Альбертом Соломонским, Московский цирк на Цветном бульваре после революции был национализирован, и стал Первым государственным советским цирком. В новой России деятельность цирков официально была признана искусством. В старейшем и главнейшем цирке страны выступали Анатолий и Владимир Дуровы, целая плеяда клоунов, иностранные артисты-гастролеры… Много номеров было с дрессированными лошадями.
   Есенин дружил с Владимиром Дуровым, посещал его живой уголок и цирк, конечно. Дуров однажды с удивлением наблюдал, как его обезьянка, обычно равнодушная к посторонним, ерошила золотые волосы Есенина, обнимала его за шею нежно. В одном из писем Галина Бениславская упрекает Есенина: «Ведь заметили Вы, что Дуров не кормил одного тюленя, дошло. А людей не хотите видеть. Пример — я сама».
   Сергей Есенин любил животных, и они платили ему любовью. А вот любил ли Есенин цирк? Похоже, у поэта был свой особый взгляд на дрессуру.
   Сохранилось воспоминание художника В. Комарденкова о посещении цирка Есениным: «Мы сидели в «Стойле Пегаса», когда поэт Вадим Шершеневич предложил пойти в цирк. Ему надо было дать для журнала очередной отчет о борьбе. Пошли Сергей Есенин, Александр Веснин и я. Мы в цирке, на арене клоуны, и хотя смешного мало, галерка хохочет. Гвоздем программы была борьба. Она занимала целое отделение, которое по времени равнялось двум предыдущим. Пришедшие на борьбу ждут сдержанно. На арене дрессировщик лошадей. Есенин вдруг встрепенулся. Лошади проделывали сложные движения под звуки вальса. Дрессировщик с остервенением хлопал хлыстом. Сергей Александрович помрачнел, глаза сделались грустными, он встал: «Лошади хотя и умные, но не живые, как автоматы. Вот в ночном, на заливных лугах, лошади со спутанными ногами, но куда живей. И дрессировщик, как парикмахер. Вот бы его во фраке в ночное». Вадиму Шершеневичу удалось задержать Есенина до начала борьбы. Она ему также не понравилась: «Не поймешь, где человек, а где туша животного». Веснин попробовал робко объяснить, какой чудный «двойной нельсон» сделал борец. Сергей Александрович решительно встал и, сказав: «Нет уж, лучше пойду в «Стойло», — ушел». Можно было предвидеть, что автору трогательной «Песни о собаке» не понравится отношение дрессировщика к лошадям!
   Очень показательно в данном случае и воспоминание поэтессы Лидии Норд: «Поднявшие в 1924 году вой газеты, что Есенин избил ломового извозчика и милиционера, ни словом не обмолвились о причине. А дело было так: еще в кафе поэт увидел, что ломовик нещадно колотит лошадь, которая не может вытянуть колесо, застрявшее в трамвайной рельсе, а милиционер лупит коня в живот с другой стороны. Недолго думая, Есенин выскочил из кафе, захватив стул, который обломал о спины и головы издевавшихся над животным.
   Когда один из граждан Советского Союза дал объявление в московской «Вечерней газете» о том, что, кто найдет его пропавшую кошку, получит крупное по тем временам вознаграждение, откликнулся немедленно Демьян Бедный пасквилем «О советском аристократе, рыдающем о пропавшей кошке Машке». «Хрюкнул», можно сказать, на злобу дня Демьян!
   Два поэта, два противоположных взгляда на отношение к животным, которое вполне может служить лакмусовой бумажкой для определения сердечности, широты души.

cirk

Храм Христа Спасителя

   В октябре 2005 года страна отмечала 110-летие поэта Сергея Есенина. По этому поводу в Зале Церковных Соборов Храма Христа Спасителя (Волхонка, 15-17) был дан грандиозный концерт. Просторный зал с множеством кресел, обитых ярко-красным бархатом, лампочки, густо рассеянные по темному потолку и напоминающие о звездах небесных, фойе с зимним садом — все подчеркивало торжественность события. В концерте принимали участие известные артисты, начиная с легендарного Хореографического ансамбля «Березка» … Каждого участника публика встречала и провожала овациями. На общем эмоциональном подъеме совсем не думалось о печальных и сбывшихся пророчествах в судьбе и самого Храма и великого поэта.
   Храм Христа Спасителя, в котором проходило празднование юбилея, был лишь воссозданием, осуществленным в 90-х годах, разрушенного в феврале 1931 года. На тот, прежний, деньги собирали всем миром, возводили его в честь победы над Наполеоном и в память о героях, погибших в Отечественную войну 1812 года. Под строительство Храма решили выделить участок на левом берегу реки Москвы, недалеко от Кремля, на месте Алексеевского женского монастыря, который снесли. Одна из монахинь уничтоженного монастыря предрекла, что новый Храм не простоит и 50-ти лет. Храм строился 44 года и был освящен в мае 1883 года.
   А в 1916 году при посещении Храма, по воспоминаниям поэта Николая Клюева в передаче М.И. Голгофской, случилось следующее: «Мы идем с Сереженькой по Москве и уже в третьем часу ночи заходим в Храм Христа Спасителя. И тут со стороны стены отделяется схимница в черном плате по брови и, обращаясь к Есенину, говорит: «Уходи отсюда, висельник!»
   Другой случай описывает Вольф Эрлих: «Вечер. Стоим на Москве-реке возле Храма Христа Спасителя. Ласточка с писком метнулась мимо нас, и задела его крылом за щеку. Он вытер ладонью щеку и улыбнулся: «Смотри, кацо: смерть — поверье такое есть, — а какая нежная!»
   Храм не простоял и 50 лет. На его месте планировали соорудить величественный Дворец Советов. После первого взрыва Храм даже не дрогнул. Когда он наконец был разрушен — для разбора обломков понадобилось полтора года! Осуществить проект было не суждено. С подземными водами справиться не смогли, и на месте разрушенного Храма построили бассейн «Москва» в 1960 году.

hram

Мясницкая ул., дом № 38

   Василий Петрович Комарденков — художник, сценограф, один из ведущих мастеров второй волны авангарда, а в те, 20-е, скорее всего, просто Вася Комарденков, помогал Георгию Якулову оформлять помещение Всероссийского союза поэтов; работал в Театральном отделе Наркомпроса под началом Мейерхольда; был художником сцены в Опере С. И. Зимина; позже — в Камерном, у Таирова. Он часто заходил в клуб-мастерскую искусств «Красный петух», где дискутировали футуристы и имажинисты, с которыми дружил. Будучи лишь на два года младше Сергея Есенина, общался с ним довольно тесно, особенно до зарубежной поездки поэта. Есенин бывал у Василия дома, на Мясницкой, в доме № 38. Однажды, когда имажинисты задумали издать сборник стихов под названием «Мы чем каемся», Комарденкова попросили сделать обложку. Художник крупно расположил начальные буквы каждого слова по вертикали, а рядом — мелко остальные буковки. Получилось МЧК. Поскольку найденная имажинистами типография не располагала цветной печатью, раскрашивать большие буквы красной и желтой краской художнику пришлось самому, а Есенин скреплял обложку с текстом. Спустя некоторое время всех авторов сборника вызвали в ЧК. Приглашение, мягко говоря, смутило даже ироничного Вадима Шершеневича. Суровый человек в кожаной куртке объяснил деятелям, что его организация в рекламе не нуждается, а у Есенина поинтересовался, как ему удалось сдать книгу в типографию ЧК. Есенин, со слов Комарденкова, мило улыбаясь, ответил: «Я давно с печатниками в дружбе и бумага у вас лучше. Сдал заказ, кое-как уговорил. Стихи нужные, разрешение есть». Есенин умел мгновенно расположить к себе любого человека. Комарденков пишет: «Нас добродушно поругали, сказали, чтобы мы в типографию носа не показывали больше и обложки делали без всяких намеков. Мы снова весело шли по солнечной улице. С плеч как будто сняли давящий груз».

mjasnitskaja 38

Московский ипподром. Беговая, 22.

   Заглядываясь на нарядное здание Московского ипподрома, невольно вспоминаю Сергея Есенина, его трогательного красногривого жеребенка; его цилиндр, который «не для женщин», а для «золото овса давать кобылам»; его стихотворение «Табун», написанное в 1915 году: «В холмах зеленых табуны коней…»
   Знаменитый спор между Маяковским и Есениным на вечере в Политехническом, где Есенин назвал стихи Маяковского «агитезами», а тот сострил в ответ, мол, «кобылезы» пишешь. Сам-то Владимир Владимирович слыл завсегдатаем Московского ипподрома на пару с Асеевым, а вот бывал ли там Сергей Александрович? Прямых доказательств у меня нет, а косвенные — имею.
   Старейший и один из самых больших в стране, Московский ипподром открыт в 1834 году. Современный адрес: Беговая улица, дом 22. Основателем его считают графа Орлова, только не фаворита Екатерины, а его брата Григория. С 70-х годов заработал и тотализатор. Ипподром стал очень популярен среди элиты. В годы революции и Гражданской войны ипподром законсервировали, на его территории проводились митинги и военные учения. В сентябре 1921 года (!) возобновились регулярные испытания, рысистые бега. Это стало громким событием! Московский ипподром даже запечатлен в кадрах известного фильма начала 20-х «Папиросница из Моссельпрома». Азартное местечко вновь начали посещать сливки общества: мхатовцы Яншин, Москвин, Тарханов, уже упомянутые Маяковский с Асеевым. Неужели такие любознательные и вездесущие ребята, как имажинисты Мариенгоф, Есенин, Шершеневич, пропустили знаменательное событие?!!
   Поэт и переводчик Александр Борисович Гатов познакомился с Есениным в 1920-м году в Харькове, а в сентябре 1921 года (!) при встрече в Москве получил от поэта подарок — книгу «Преображение» с дарственной надписью. Гатов оставил воспоминания о встречах с поэтом, где есть и такие строки: «Зашел разговор о бегах… Есенин нахмурился и процедил: «Не люблю бегов… Бегут две, три, четыре лошади… Скучно. То ли дело — табун бежит…» Это было сказано просто, без рисовки».

   Пусть и узок мирок Московского ипподрома показался широкой душе Сергея Александровича, но ведь был он там. Был!

ippodrom 01
ippodrom 02

Марфо-Мариинская Обитель

   Вскоре после гибели мужа, московского генерал-губернатора Сергея Александровича, великая княгиня Елизавета Федоровна продала свои драгоценности, отдав в казну их часть, принадлежащую Дому Романовых, и на вырученные деньги купила в Замоскворечье на Большой Ордынке (дом 36) усадьбу с обширным садом. Здесь и была в 1909 году основана ею Марфо-Мариинская Обитель Милосердия — не совсем обычный монастырь. Сестры обители не являлись, в полном смысле, монахинями: они занимались духовно-просветительской и медицинской деятельностью, а, по истечении определенного срока, могли вернуться к светской жизни, стать свободными от данных прежде обетов. Сестры Обители не только давали еду и одежду нуждающимся, но и помогали получить профессию и работу.
   В январе 1916 года Сергей Есенин и Николай Клюев удостоились чести предстать перед великой княгиней в качестве подарка от полковника Ломана. Сказители выступали в резиденции Елизаветы Федоровны, расположенной в Обители.
   Известный москвовед Нина Молева так описывает обстановку этой светской квартиры: «Множество мягкой, обитой зеленым бархатом мебели. Целый зимний сад растений. Бесконечные шитые дорожки и салфетки. Легкий сумрак от прозрачных кружевных штор — окна гостиной выходили на Большую Ордынку. Чай в тончайшем фарфоре. Крохотные витые серебряные ложечки. Крендельки на подносике. Сливочник. <…> Теплилась большая лампада перед образами». Приветливо принимала великая княгиня сказителей в поддевках, рубахах-косоворотках, в высоких сапогах. Среди гостей присутствовали художники М.В. Нестеров и В.М. Васнецов. Елизавета Федоровна, очарованная выступлением, долго расспрашивала поэтов о жизни и стихах. Златокудрому песеннику подарила она Евангелие и серебряный образок с изображениями иконы Покрова Пресвятой Богородицы и святых Марфы и Марии. Этот год Есенин и Клюев еще тесно общаются и везде ходят вместе…

obitel 01
obitel 02
obitel 03

Малая Никитская, дом № 6

   Этот дивный особняк вошел во все учебники архитектуры как образец постройки в стиле модерн или ар-нуво. Заказанный одному из самых плодовитых и лучших архитекторов направления, Федору Шехтелю, представителем третьего поколения династии богатейших промышленников России Степаном Павловичем Рябушинским, он был построен в 1902 году. Фасад здания облицован глазурованной плиткой, поверху проходит лента мозаичного фриза с изображением ирисов. Дом затейливо украшен разноуровневыми окнами с оригинальными рамами, изящными решетками, витражами. Снаружи и изнутри особняк почти не изменился, время пощадило его, хотя с тех пор, как большевики его национализировали, он сменил много хозяев: Наркомат по иностранным делам, Госиздат, Психоаналитический институт, детский сад, Всесоюзное общество культурных связей с заграницей. В 1931 году особняк предоставили М. Горькому, вернувшемуся из Италии. Писатель не любил этот дом: считал проживание в нем нескромным. В 1965 году здесь был открыт Музей М. Горького.
   Нас же интересует период с 1919 по 1923 годы, когда в особняке размещалось Государственное издательство, в котором часто бывал Сергей Есенин. Поэт Вадим Шершеневич вспоминает в «Великолепном очевидце»: «Официально все издания того времени печатал Госиздат. Он же давал разрешения на книги «частников», какими являлись и мы, имажинисты. По многим соображениям мы предпочитали в Госиздате не печататься. Если сказать правду, то главным соображением было то, что Госиздат не хотел нас печатать. <…> Госиздат же не хотел нас печатать, во-первых, потому, что у нас с самого начала установились враждебные отношения, а во-вторых, потому, что Госиздат требовал узкопроизводственной тематики или агиток, а мы наивно довлели «к вечной поэзии». Издательский работник и литератор Петр Никанорович Зайцев описывает Госиздат того времени, как «средоточие литературной жизни, литературных интересов и своеобразный летучий клуб, где на ходу сообщаются и обсуждаются литературные и общественно-политические новости», место, куда приходят литераторы с рукописями, «чтобы устроить их издание, заходят узнать о судьбе, о движении данных трудов, подписать договор, выцарапать авансик». Разумеется, имажинисты тоже мечтали издаваться «легально».
   Произошла какая-то смена заведующих, и для Есенина оказалось возможным издать книгу в Госиздате. Он сдал рукопись и ежедневно заходил узнать: готова ли корректура. Вадим Габриэлевич пишет: «Я случайно встретил Есенина у Никитских ворот. Он несся из Госиздата. Несся, конкурируя в быстроте с трамваем и легко оставляя за флагом извозчиков. Он меня не заметил. Я его остановил. На мой вопрос: «Ну, как?» — Есенин выпалил по адресу Госиздата несколько не очень вразумительных, но вполне матерных выражений и понесся дальше. Что же оказалось? В Госиздате из книги выкинули из есенинских стихов все слова «бог», а «бога» было там немало! Где нельзя было выкинуть слово, выкидывали целое стихотворение, следуя принципу, что из песни слово не выкинешь, но из-за слова можно выкинуть песню. Из остатков получилась тощая книжица с безразмерными строками, похожими на чьи угодно, только не на четкие есенинские размеры». По выражению Шершеневича, «брак не состоялся».
   А Петр Никанорович описал еще встречу с Сергеем Есениным накануне (возможно, все-таки после! — Н.Л.) его зарубежной поездки с Айседорой Дункан: «<…> Среди этой скромной толпы неказисто и разнообразно одетых людей появляется денди, словно вышедший из романа Бальзака, — Люсьен Рюбампре из «Утраченных иллюзий». Откуда и кто он такой? На нем дорогой, прекрасно сшитый серый костюм, элегантное пальто на шелковой подкладке, продуманно небрежно перекинутое через руку, лакированные туфли, тонкий, еле уловимый аромат дорогих заграничных духов… Денди, денди — с головы и до ног, по внешности и манерам! <…> Но кто он, откуда, этот выходец из другого, уже не нашего, послеоктябрьского мира, не нашей советской действительности? Это все он же, Сергей Есенин!» И эти фразы — «выходец из другого мира», «не нашей советской действительности», «несроден революции» — будут преследовать Сергея Есенина все последние годы его земной жизни! Уж слишком заметен, слишком красив, слишком талантлив, слишком непохож! Да, что уж удивляться, если и роскошный особняк на Малой Никитской, которым восхищается столько поколений, Некто назвал однажды «самым гадким образцом декадентского стиля»!

m nikitskaja 6 01
m nikitskaja 6 02
m nikitskaja 6 03

«Сказка о пастушонке Пете…»

   В «Стране негодяев», которую, как Колумб, открыл с болью и душевной отвагой великий русский поэт Сергей Александрович Есенин, многие современные ему поэты уходили в детскую литературу, словно во внутреннюю эмиграцию, в подполье. Кто-то «кукиш в кармане» держал на существующую власть, кто-то просто искал пути заработать на хлеб, не предавая себя… Похоже, сходные настроения посещали и Есенина при создании «Сказки о пастушонке Пете, его комиссарстве и коровьем царстве». Поэт безмерно тосковал по своей Руси, путешествуя по миру с Айседорой, рвался домой, а вернулся и обнаружил себя в литературных «попутчиках». Попутчики — присоединившиеся, но «несродные», чуждые идеям мировой революции литераторы, а к ним Троцкий причислял и А. Блока, и Н. Клюева, и С. Есенина с имажинистами, и Вс. Иванова, и Б. Пильняка, и Н. Тихонова, — вызывали у Льва Давидовича резонное недоверие: «Относительно попутчика всегда возникает вопрос: до какой станции?» Эта цитата из его книги «Литература и революция», изданной в 1922 году. Известно, что Адольф Гитлер читал труды Троцкого и восхищался личностью второго вождя мировой революции. Уж не эти ли строки приводили в восторг фюрера нации: «Присоединившиеся ни Полярной звезды не снимут, ни пороха не выдумают. Но они полезны, необходимы — пойдут навозом под новую культуру». Цитирую по книге В. Пашининой «Неизвестный Есенин».
   Вот придворный поэт Ефим Алексеевич Придворов, он же Демьян Бедный, тот у советской власти имел почет и уважение, проживал в Кремле, как сыр в масле катался, очевидно, был сроден революции, услужливо откликаясь на все события эпохи. Истинную цену ему, как поэту, и Л. Троцкий, тонкий ценитель литературы, и другие партийные лидеры страны не знать не могли. Как не могли они не знать и истинную цену таланту Сергея Есенина. Оттого и пестовали «несмышленыша» и товарищ И. Вардин, и товарищ А. Воронский, и товарищ П. Чагин, и даже товарищи С. Киров и М. Фрунзе. Из письма П. Чагина С. Есенину: «Дружище Сергей! <…> Вспомни уклон в гражданственность, тряхни стариной — очень неплохо было б, чтобы соорудить что-нибудь в честь урожая, не браваду и державинскую оду, а вещь, понимаешь?»
   Написанную в ночь с 7 на 8 октября 1925 года «Сказку о пастушонке Пете…» Есенин принес в 1-й Дом Советов (гостиница «Националь»), к проживающему там Александру Константиновичу Воронскому, редактору журнала «Красная новь». Примыкающий к троцкистской оппозиции, Воронский, однако, был «крестным папашей попутчиков», по язвительному определению Демьяна Бедного. При чтении стихотворения присутствовала одиннадцатилетняя дочь Воронского Галина. В 1951-1953 годах она написала: «Есенин взял стул, сел около меня и прочитал эту детскую сказочку. После лирических стихов сказка мне понравилась меньше, но я покривила душой и сказала, что мне очень нравится. Есенин рассмеялся и отошел к взрослым». Современники увидели в «Сказке о пастушонке Пете…» полемику, творческое соревнование с вечным поэтическим соперником — В. Маяковским (есть у В.В. «Сказка о Пете, толстом ребенке и о Симе, который тонкий»), считается, что идея создания стихотворения появилась у Есенина в одно из посещений Тани и Кости — его детей от Зинаиды Райх. «Трудно хворостиной управлять скотиной», — многократным рефреном звучит эта фраза в детском стишке. Уж не ответ ли это на поучения сильных мира сего?!! «В своей стране я словно иностранец», — с горечью писал прозревший поэт в 1924 году.

pastuschonok petja

Малый Знаменский пер., дом № 7

   3 апреля 1921 года в фойе Камерного театра в разгар вечеринки в присутствии нескольких дам — актрис театра — произошла ссора Вадима Шершеневича и Осипа Мандельштама. Поэты обменялись колкостями, затем пощечинами, затем Осип Эмильевич несильным ударом был сбит с ног: напомню, что Вадим Габриэлевич был боксером-любителем и даже давал уроки Сергею Есенину. Мандельштам тотчас сообщил о происшедшем в театральном буфете, добавив, что вызывает Шершеневича на дуэль. О вызове на дуэль Вадим узнал в процессе переезда с одной квартиры, в Малом Знаменском переулке, на другую: «Вызов был смешон. Еще бы один день, и я пошел бы извиниться перед поэтом, которого люблю, и человеком, которого уважаю. Здесь, на лестнице, пахнувшей кошками, среди разобранной мебели, мне стало смешно». Осипу Эмильевичу было не до смеха: он пригласил в секунданты В. Ковалевского и Р. Рока. Секундантом со стороны Шершеневича был назначен Сандро Кусиков. Кусиков отнесся к своей миссии без должного почтения: секунданты Мандельштама никак не могли застать его на месте. И тут на сцену выходит любитель дуэлей — Сергей Есенин. Он назначает себя вторым секундантом, и берет на себя переговоры об условиях дуэли. Надо отметить, что дуэли, как элемент поэтической биографии, случались и в ХХ веке: М. Зощенко — В. Каверин, М. Волошин — Н. Гумилев…
   А тому, что романтическая душа самого поэта Сергея Есенина толкала его на выброс адреналина посредством дуэли, есть много примеров. Еще учась в Университете им. А. Шанявского, по воспоминаниям Д. Семеновского, он вызвал на дуэль сокурсника, поэта-футуриста Федора Николаева, приревновав к знакомой поэтессе. Дуэль (на кулачках) не состоялась. Грузинский поэт Г. Леонидзе вспоминал, как Есенин подбивал его стреляться: «Не волнуйся, будем стреляться холостыми, а на другой день газеты напечатают, что дрались Есенин и Леонидзе, понимаешь? Неужели это тебя не соблазняет?» С таким же предложением Сергей Александрович обращался и к поэту С. Шаншиашвили. Произрастала эта жажда дуэлей, очевидно, от неуемного любопытства, энергии, здоровья и молодости, бродивших в нем.
   Посвященный в историю с дуэлью, Иван Грузинов вспоминал: «Есенин хочет принять участие в дуэли, хочет быть секундантом одного из поссорившихся поэтов. Правда, секундант у этого поэта уже есть, но он плох — он почему-то медлит, почему-то оттягивает дуэль. <…> Есенин хочет испытать храбрость дуэлянтов. Он уверен, что они трусы. Оба — трусы. Как только узнают, что дуэль неминуема — наверно, разбегутся. Есенин оживлен. Говорит тихо и таинственно. С видом заговорщика». Кандидатуру Есенина отклонили секунданты Мандельштама. Исследователь жизни и творчества Вадима Шершеневича В.А. Дроздков в книге «О Вадиме Шершеневиче и не только» подводит итог несостоявшейся дуэли поэтов: «Не исключено, что через Грузинова информация об активной деятельности Есенина по подготовке дуэли дошла как до Мандельштама, так и до Шершеневича и привела их в тревожное состояние. Один из них 7 апреля выехал в Киев, оставив своих секундантов обосновывать в письменном виде свой отъезд поведением Шершеневича и его секундантов». Вадим Шершеневич в 1934-1936 гг. посетовал: «С Мандельштамом мы не кланяемся до сих пор, хотя я прекрасно сознаю свою вину. Но смешно через десять лет подойти и извиниться перед человеком за глупость и грубость, которую допустил когда-то». А я воспользовалась случаем рассказать о занимательном событии литературной жизни Москвы и назвать еще один адрес, связанный с жизнью Сергея Есенина — Малый Знаменский переулок, дом № 7, квартира Шершеневича.

m znamensky 7 01
m znamensky 7 02

Петровка, дом № 14

   Сергей Есенин с гордостью заявлял друзьям, что будет единственным поэтом, увидевшим при жизни собрание своих сочинений. Редактор Госиздата И. Евдокимов писал: «Надо было видеть ту редкую радость, которая была в синих глазах Есенина, когда дело закончилось во всех инстанциях».
   30 июня 1925 года в ресторане «Барселона» на шикарной коммерческой Петровке (№ 14), в главном доме бывшей усадьбы дворян Раевских, отмечалось долгожданное радостное событие — подписание договора с Госиздатом на издание «Собрания стихотворений» в трех томах Сергея Александровича Есенина. «Барселону» выбрал сам герой торжества: обедал там несколькими днями раньше с А. Сахаровым, В. Болдовкиным, П. Чагиным и С. Толстой (последняя и зафиксировала событие в своем дневнике). Сергей Александрович пожелал праздновать в узком кругу. Софья Толстая пригласила подругу, Татьяну Муравьеву, дочь известного адвоката, который по просьбе ее деда, Льва Николаевича, защищал права крестьян, составлял завещание великого старца. В ресторане присутствовал двоюродный брат Есенина, Илья, и, возможно, Вольф Эрлих.
   Познакомившись с поэтом 9 марта 1925 года на праздновании именин Галины Бениславской, влюбленная Софья Андреевна Толстая со всем пылом ушла в литературные дела Сергея Есенина. Она писала Марии Степановне Заболоцкой, жене М. Волошина: «Я совсем отошла от своего прежнего круга, почти никого не видаю и, как Душечка, с головой в литературной жизни и видаю главным образом литературную публику». Толстая с энтузиазмом приняла эстафету от другой помощницы в литературных хлопотах Есенина — Галины Бениславской. Это ведь Галине Артуровне еще в октябре 1924 года Есенин писал: «Этого собрания я желаю до нервных вздрагиваний. Вдруг помрешь — сделают все не так, как надо». Рукопись трехтомника была подготовлена во второй половине 1925 года уже при активном участии Софьи Толстой. Правда, последние исследования показали, что, после разрыва с Есениным, Галина Бениславская не совсем отстранилась от участия в подготовке Собрания: она помогала редактировать «Страну негодяев», включенную в четвертый, дополнительный, том (см. книгу Н. Шубниковой-Гусевой «Сергей Есенин и Галина Бениславская»). Первые типографские гранки помечены 31 декабря 1925 года. В этот день вся Москва хоронила поэта. Трехтомник вышел в 1926 году, тогда же было принято решение выпустить дополнительно четвертый том. Он увидел свет в 1927 году. Первый же том «Собрания стихотворений» вышел 7 марта, накануне именин Галины, как приветная весточка ей от покойного друга. Родные, близкие и друзья поэта совершенно справедливо собрались отметить выход книги в квартире Бениславской.

petrovka 14

Служители муз и фармацевты

   Практически все строения, где располагались многочисленные литературные кафе, расплодившиеся в «кафейный период» нашей поэзии, исчезли с карты Москвы. Вы не найдете ни «Табакерки», ни кафе футуристов в Настасьинском переулке, ни знаменитого кафе имажинистов «Стойло Пегаса». Если учесть, что многоголосье арбатских переулков и улиц в 1962-1967 годах пронзила стрела Нового Арбата, то нахождение на обрубленной Большой Молчановке дома № 32 можно назвать чудом.
   Арт-директор знаменитого петербургского кафе «Бродячая собака», охотно посещавшегося Судейкиным, Сапуновым, Ахматовой, Блоком, Белым, Сашей Черным, Нарбутом, Есениным, Хлебниковым, Маяковским и закрытым в 1915 году, Борис Константинович Пронин, в возрасте 48 лет, с женой Марией Эмильевной Рейнгард, семнадцати лет, поселился здесь. Борис Константинович, будучи личностью незаурядной, людей делил на «служителей муз» (поэтов, художников, артистов) и «фармацевтов» (людей всех не творческих профессий). Всеволод Мейерхольд, кумир Бориса Пронина, говорил, что у Бориса Константиновича «какая-то мания создавать проекты». Считал эту склонность болезнью. Пронин же реализовывал идею Мейерхольда — создание театральных кабаре. Он был талантливым организатором, не мог отказать себе в удовольствии собирать вокруг себя интересных людей. Когда через 3 года существования (1912-1915) «Бродячая собака» «почила в бозе», он предпринял еще одну попытку — создал «Привал комедиантов». В 1919 году этот проект тоже «опочил». Вот тогда-то и переехал Пронин в Москву с новой женой и новым проектом. Поселившись на Большой Молчановке, в ночь на новый 1923 год он открыл там же и свой клуб «Странствующий энтузиаст». В названии клуба зашифровал намек на себя, хозяина. Как и в первых двух кафе, плата для «служителей муз» была чисто символической, платили «фармацевты» за сладость общения с богемой. Осип Мандельштам, по воспоминаниям жены Надежды, это заведение не жаловал: «Однажды нас зазвал к себе Пронин, открывший в Москве поздний вариант «Бродячей собаки». На тахте у него развалились две девицы. Они тотчас пристали к Мандельштаму, но только я успела пристроиться на тахте рядом, как была насильно уведена. Мандельштам почуял богемный дух и бежал, а рядом с нами семенил Пронин и просил остаться: сейчас будет кофе — еще одну минуточку».
   Всеволод Иванов побывал в «Странствующем энтузиасте» вместе с Сергеем Есениным. Вот что он написал: «Мы спустились в подвал. Стены подвала были покрыты квадратными кусками серебряной и золоченой бумаги, посетители сидели на некрашеных скамьях за столами без скатертей. Есенина попросили читать. Читал он всегда очень охотно и с необыкновенной выразительностью». А художник В. Комарденков кажется что-то напутал. Судите сами: «Однажды в «Привале энтузиастов» Бориса Константиновича Пронина, в подвале в Кисловском переулке, мы с Шершеневичем ужинали. Мимо нас прошел С. Есенин в великолепном черном костюме, бледный, с впалыми глазами. Сел один за столик. То ли он нас не видел, то ли не хотел видеть. Так он сидел долго, пока Вера, жена хозяина подвала, не принесла ему графин, он выпил, стал немного подвижней, повернул голову в нашу сторону и крикнул: «Что же молчите?» Вадим ответил: «А что ты не узнаешь?» Наконец сели за один стол. Сергей Александрович говорил, что не видел нас, когда вошел. Он был вялым, и вино его не оживляло. Был мрачен, от прежней удали ничего не осталось. Говорил мало. Ясно было, что он устал и увял, собирался к себе в деревню». «Привал энтузиастов» словно гибрид петербургского «Привала комедиантов» и московского «Странствующего энтузиаста»; жена Вера, оставшаяся в прежней, петербургской, жизни, вместо новой, Марии; наконец, Кисловка вместо Молчановки?!! На вечерах у Бориса Пронина бывало весело: пели, танцевали, декламировали, устраивали диспуты. Вечерами заинтересовались органы НКВД. В 1926 году Бориса Пронина и Марию Рейнгард арестовали за контрреволюционные беседы и выслали на 3 года. Помните, классификацию людей на «служителей муз» и «фармацевтов»? По иронии судьбы на Большой Молчановке в доме Пронина в наши дни находится Медицинский центр.

sluzhiteli 01
sluzhiteli 02
sluzhiteli pronin
Это Борис Пронин (1885–1946) с Верой Александровной Лишневской-Кашницкой. Он познакомился с ней в «Бродячей собаке» в 1914 г. на чествовании поэта Поля Верховена. Лишневская была учительницей. Ее брак с Прониным продлится недолго. «Странствующего энтузиаста» он, уже 48-ми лет, затеет в Москве на пару с другой женой — 17-летней Марией Рейнгардт. С ней отправился в ссылку в 1926. А с ней ли вернулся — неизвестно.

Щипок, дом № 6/8

   Об особенном таланте Сергея Александровича Есенина — его человечности — хорошо сказал Андрей Белый: «Мне очень дорог тот образ Есенина, который вырисовался передо мной. Еще до революции, в 1916 году, меня поразила одна черта, которая потом проходила сквозь все воспоминания и все разговоры. Это — необычайная доброта, необычайная мягкость, необычайная чуткость и повышенная деликатность». Нередко в мемуарах о поэте в потоке похвал встречаются строки о его себялюбии, даже корысти. Тем ценнее не предвзятые свидетельства людей малознакомых, почти случайных в жизни поэта.
   У Бориса Сорокина, издательского работника, в неопубликованных записках есть упоминание о том, как Есенин «навестил больного ученика наборщика и оставил ему последние деньги, а самому ему пришлось занимать деньги до получки». Сорокин вспоминал еще, как Есенин выходил из студенческой столовой Университета им. А. Шанявского, «взяв с собой два куска хлеба, со словами «<…> — Накормлю какую-нибудь собаку… Страшнее глаз голодного пса я не видел… В них человечья тоска и боязнь, что его ударят <…> А ведь много есть людей, которые не любят животных. Этого я не понимаю…» Крестьянин по рождению, Есенин пришел из мира рационального, где из своих собак да кошек шапки себе шьют! Это Александр Никитич, отец его, передал сыну свои гены, видимо. Отец беседовал с домашним скотом, вся живность платила ему любовью. Забивать животинку сам не мог, Татьяна Федоровна платила деньги чужим людям за помощь, ругаясь на мужа.
   Петр Чихачев, студент-первокурсник Высшего литературно-художественного института, свои несколько встреч с великим поэтом описал восхищенно и с благодарностью. Плохо одетые и полуголодные, первокурсники через Ивана Приблудного пригласили Есенина в свое общежитие на Домниковке (дом не сохранился): «Готовиться к встрече стали заранее. Девушки вымыли полы в общежитии, двери и подоконники, протерли стекла. Закупили вина, закусок, составили вместе два-три стола и за неимением скатертей накрыли их старыми газетами». Студенты получали маленькую стипендию, но решили скинуться на угощение, израсходовать ее всю на дорогого гостя. Несколько студентов отправили на разгрузку дров на железной дороге — подработать. И вот пришел Сергей Есенин. «Мы обступили Сергея, и каждый старался ему услужить. Одни помогали снять пальто, другие хватали кашне и шляпу. Третьи, расталкивая своих собратьев по перу, приглашали гостя в комнату». Сергей Александрович отведал угощения, охотно согласился почитать стихи. Студенты услышали еще не опубликованные «Письмо матери», «Песнь о великом походе», поэт рассказал студентам о зарубежной поездке. Ушел он поздно, а когда ребята стали убирать столы, то обнаружили возле стула, где сидел Есенин, под газеткой тридцать рублей (тогда это были большие деньги). На следующий день Петр Чихачев с сокурсником Джеком Алтаузеном поехали в Брюсовский переулок возвращать деньги, но Есенин категорически отказался их брать, сказал, что ничего не оставлял.
   А вот еще один пример бескорыстия и благородства известного поэта из воспоминаний Чихачева: «Однажды мы с Есениным ехали в поезде в Люберцы, где я жил тогда с матерью — литейщицей Завода сельскохозяйственных машин им. Ухтомского. От тяжелой работы и неудачно сложившейся семейной жизни у нее на нервной почве к сорока годам отнялись ноги. Она могла передвигаться только по комнате, да и то с трудом. <…> Когда мы пошли гулять в городской сад, он сказал: «Почему ты не отправишь маму в больницу? Пусть посмотрят специалисты. Она еще не старый человек. Ее могут вылечить. Не можешь устроить? Хорошо, я тебе помогу». Вскоре Петру передали записку: «Договорился с профессором Кожевниковым, который лечил В.И. Ленина. Вези маму в больницу имени Семашко (Щипок, 8). Сергей.» Больную встретили с уважением и почетом. Здание больницы, куда поместили маму П. Чихачева сохранилось, правда, в плачевном состоянии. Александровская больница Московского купеческого общества, названная в честь исцеления цесаревича Александра Александровича от тифа, была построена по последнему слову техники с учетом опыта европейских стран, в 1891 году, на 100 мест. В советское время здание перешло к Институту хирургии им. Вишневского. Адрес прежний: Щипок, 6/8.

schipok 6 8 01
schipok 6 8 02

«Черный человек»

   1923-1925 годы. Близкое окружение поэта констатирует «распад личности» Сергея Есенина. Вот и самый близкий и некогда любимый Толя Мариенгоф пишет: «Есенинская трагедия проста. Врачи называют это «клиникой». Он и сам в «Черном человеке» сказал откровенно: «Осыпает мозги алкоголь». Вот проклятый алкоголь и осыпал мозги, и осыпал жизнь».
   И, с легкой руки таких друзей и недоброжелателей, вроде А. Крученых, назвавшего поэму «Черный человек» «Поэмой о белой горячке», самая загадочная поэма Сергея Есенина отождествляется с диагнозом, считается автобиографичной и покаянной, а самый плодотворный и зрелый творческий период — с распадом! Даже критик А. Воронский, «тонкий и чуткий» стилист, отнес «Черного человека» к «материалам для психиатра и клиники», услышал лишь «предсмертный крик», но философское и эстетическое содержание проглядел. Руководитель Есенинской группы Института мировой литературы (ИМЛИ) Н.И. Шубникова-Гусева считает, что трагическая гибель Есенина повлияла на однозначное прочтение этого глубокого произведения-размышления.
   Многие забывают: «Черный человек» задуман в 1921 году, и его первый вариант написан во время зарубежной поездки Сергея Есенина. Софья Толстая, последняя жена поэта, вспоминала беседы с Сергеем Александровичем о его поэме и поездке. Есенин говорил о своем потрясении незащищенностью человека в мире чистогана. «Ты знаешь, Соня, это ужасно. Все эти биржевые дельцы, это не люди, это какие-то могильные черви. Это «черные человеки», — возмущался поэт. И заграничные письма Есенина полны, прежде всего, беспокойством за судьбу своей страны, за русскую душу и отечественную культуру. Тщательная подготовка к написанию поэмы, в том числе, репетиции перед зеркалом в цилиндре, перчатках, с тростью, по воспоминаниям близких, и наличие большого количества аллюзий и реминисценций («Портрет» Гоголя, «Моцарт и Сальери» Пушкина, «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда» Стивенсона, «Двойник» Достоевского, «Метель» Орешина) доказывает, что такая вдумчивая работа над поэмой не может сводиться лишь к спонтанной констатации приступа белой горячки. О том же говорит и количество вариантов произведения, которые, к сожалению, до нас не дошли. Но то, что один из вариантов поэмы «Черный человек» носил название «Человек в черной перчатке» помогает почувствовать ее полемичность и образность. Дело в том, что название варианта частично заимствовано у «гроссмейстера имажинистского ордена» Вадима Шершеневича. В марте 1922 года в нескольких номерах «Театральной Москвы» были анонсированы новая пьеса Шершеневича «Дама в черной перчатке» (из американской жизни, в 4-х действиях) и ее постановка в Опытно-героическом театре, одним из основателей которого был поэт Шершеневич. Разумеется, Есенин знал содержание пьесы, присутствовал на ее читке и, скорее всего, на репетициях и постановке до 10 мая 1922 года (до поездки за рубеж с Айседорой Дункан). Галина Бениславская пишет подруге Ане Назаровой в апреле 1922 года: «Ездила специально смотреть «Даму в черной перчатке». А знаешь, удивительный человек Вадим Габриэлевич. Не могу не изумляться и не чувствовать симпатии к нему. Ты знаешь, ведь ему пришлось играть де Грильона (артист заболел), и как играл!»
   Среди нескольких адресов квартир, где проживал Вадим Шершеневич в период самого активного общения с Сергеем Есениным — 1919-1922 гг. (я насчитала их 5) — выделить ту, где проходили обсуждения пьесы в присутствии Есенина, оказалось совсем просто. В «Великолепном очевидце» Шершеневич с благодарностью вспоминает свою бескорыстную помощницу Аню Назарову: «Ане ничего не стоило сбегать к себе на Таганку пешком только для того, чтоб принести оттуда нужную книгу. <…> когда я работал на Таганке как режиссер и без трамваев мне было тяжело ходить к себе в конец Арбата, Аня устраивала мне ночлег у себя». Итак, адрес очередного жилья Вадима Габриэлевича — Арбат, 51, а Опытно-героического театра, где шла пьеса «Дама в черной перчатке» — Земляной вал, 76/21 (ныне в этом здании находится знаменитый Театр на Таганке). Героиня пьесы — авантюристка и председательница масонских лож, имеет двойника, осуществляет масонский заговор. Масонское миропонимание построено на символах. Перчатка — один из символов масонов. И у Шершеневича, и у Есенина она черного цвета — символ черных мыслей и дел. Первой половине ХХ века свойственно особое внимание к мистике и масонству. Имажинисты — не исключение. Это получило отражение в поэме «Черный человек». В окончательном варианте перчатка отсутствует, но герой поэмы выворачивает душу, как перчатку. Помните, «застегни, Есенин, свою душу — это так же неприятно, как расстегнутые брюки»?
   Тема загадочной поэмы неисчерпаема. Это и размышления поэта, его терзания и боль, его взгляд на историю и современность, диалог с масонством и пророчество.

cherny 01
cherny 02
cherny 03

Улица Льва Толстого, дом № 21

   Хамовники — район в тихом центре Москвы, в излучине Москвы-реки, в конце 19 века был популярным дачным местом на самой окраине города. Когда-то местность населяли ткачи, прозванные «хамовниками» — от слова «хам» — льняное полотно. Вот в этой исторической местности и приобрел в 1882 году граф Лев Николаевич Толстой уютный дом, более всего похожий на деревенский, построенный в 1805 году, благополучно переживший пожар 1812 года и сменивший до того несколько хозяев. Дом умиляет своей провинциальной скромностью, изумляет тем, что снаружи выглядит маленьким, но имеет 16 комнат, а сад с летней беседкой и насыпной горкой, который послужил дополнительным аргументом для покупки, великолепием. В этой беседке был написан роман «Воскресение». Семья Толстых прожила в доме 19 зим (с 1882 по 1901 г.). Граф заливал каток перед домом для детей, иногда и сам становился на коньки. Почему зим? На все лето семейство перебиралось в Ясную Поляну. Спустя 10 лет после смерти писателя Толстые дом продали, но Софья Андреевна, жена Льва Николаевича и бабушка Сони Толстой-Есениной, составила опись всех вещей: часть из них хранилась на складах в Москве, часть была перевезена в Ясную Поляну. В 1920 году усадьбу национализировали, в 1921 году в ней открылся музей писателя с подлинными вещами. Посещение Музея-усадьбы Л.Н. Толстого мне, тогда пятилетней, запомнилось навсегда. Бурый мишка с подносом, стоящий на площадке крутой деревянной лестницы и детская лошадка-качалка…
   5 июля 1925 года, в самый разгар летнего пиршества красок природы, в сад усадьбы вошли внучка Льва Николаевича Соня и знаменитый поэт Сергей Есенин. Этот день помечен в дневнике Софьи скупой строкой: «5 июля. В Хамовнический сад. К реке. На концерт Борисова в Сокольническом кругу». Как жаль, что Софья Андреевна не оставила подробных воспоминаний об этом дне! Остается лишь фантазировать, представляя, как элегантные мужчина и женщина гуляют по цветущему саду, сидят в беседке, спускаются к реке… В этом саду замедляется бег времени, поют птицы… В 1941 году внучка великого старца стала директором объединенных толстовских музеев: в Москве — на Пречистенке и в Хамовниках, в Ясной Поляне и на станции Астапово. После смерти Сергея Есенина Софья писала подруге: «Я только стихи его читаю, как Евангелие, каждый день. И про себя, когда мне плохо».
   Сколько нас, читающих стихи поэта, как Евангелие, чтящих его, вспоминающих его в горе и радости…

tolstogo 21 01 tolstogo 21 02
tolstogo 21 03 tolstogo 21 04
tolstogo 21 05 tolstogo 21 06

Скатертный переулок, дом № 22

   Среди уважительных и теплых дарственных надписей на книгах «Радуница», «Голубень», «Сельский часослов», «Трерядница» есть и такая, оригинальная, на «Пугачеве»: «Содружнику по картам, по водке и всей бесшабашной жизни Александру Мелентьевичу Кожебаткину. Советский Распутин С. Есенин». Она сделана поэтом в декабре 1921 года, а познакомился с книгоиздателем и известным библиофилом Есенин в 1918 году. Невзирая на солидную разницу в возрасте, подружились они сразу. Кожебаткин был очень общительным, из-за этого всегда и везде опаздывал: шагу не мог пройти, чтоб не встретить знакомого, приходилось останавливаться, беседовать. Вадим Шершеневич характеризовал Кожебаткина так: «Из необычайно колоритных фигур того времени нельзя не вспомнить Александра Мелентьевича Кожебаткина. <…> Средств у Кожебаткина было мало, вернее, не было совсем. <…> Когда мы недоумевали: на что живет Александр Мелентьевич и на какие деньги издает книги, он неизменно отвечал: «Издательство дает убыток. Так вот на этот убыток я и живу». Кожебаткин впервые издал Клычкова, Чурилина, Львову и других. Кожебаткин первый выпустил полную «Гаврилиаду» и всегда имел, если не в портфеле, то в голове, изумительные планы.» С 1910 по 1923 годы в собственном издательстве «Альциона» Кожебаткин выпустил свыше 50 книг высокого художественного и полиграфического качества. Когда Есенин и Мариенгоф открыли книжную лавку на Большой Никитской, Александр Мелентьевич стал ее совладельцем. Он являлся действительным членом «Дворца искусств» на Поварской. Как уже говорилось, Александр Мелентьевич собирал книги. Его библиотека насчитывала более 3000 единиц. Это были антикварные издания, сборники поэтов пушкинской поры, но гордостью его собрания были уникальные книги по масонству. Напомню, что имажинисты увлекались историей масонства, его символикой и обычаями. Называли себя «Орденом имажинистов», над их угловым диванчиком на сцене кафе «Стойло Пегаса» висел плакатик с надписью: «Ложа Вольнодумцев» — все из лексикона масонов. Изящная чернильница с черепом Адама — масонским символом — украшала рабочий стол Есенина.
   Сделаем небольшое отступление, чтоб сказать пару слов о загадочной и могущественной организации масонов. Масонство возникло в начале 18 века в Англии, в период раскола христианского мира на католическую и православную веру. Целью возникновения религиозно-философского учения было новое воссоединение христианства. Под этим знаменем и стали возникать тайные общества (ложи) по образцу цеховых объединений каменщиков или рыцарских союзов (орденов). Дворцы, монастыри, соборы строились десятилетиями, и камнетесы, архитекторы расселялись вблизи строительства; они хранили свои инструменты в специальных помещениях (ложах), далее и сами сообщества стали называться «ложами». Постепенно масонство приобретало форму организации, в которую входили мужчины разных сословий. Появилась необходимость в Уставе. Масоны называют себя строителями духовного храма в сердцах человеческих. Общество масонов имеет три градуса развития: ученик, подмастерье и мастер. Масонами активно используются ритуалы и символика. Вот лишь часть символов: глаз, вписанный в треугольник, треугольник, циркуль, отвес, пирамида, цепь, молоток, перчатка, змея, сова, орел, арка, различные кресты, чаши, мечи, глобус, колос, серп, солнце в лучах, звезды, коса, гроб, череп, кости, руки, кинжал. Цель масонов — изменить общество в соответствии с собственным представлением. Особенно притягательным являлось и является масонство для творцов культуры. Моцарт, Гете, Бернс, Бетховен, Паганини, Уайльд, Марк Твен, Киплинг, Р. Тагор, Сибелиус были масонами. Широкое распространение масонство получило и в России. Масонами были Баженов (Царицыно, Дом Пашкова), Сумароков, Боровиковский, Левицкий, Радищев, Суворов, Кутузов, Карамзин, Жуковский, Пушкин, Волошин, Осоргин. Ближайший друг Пушкина Вяземский бросил в гроб поэта свою белую перчатку, в знак ритуала прощания с почившим «братом». Масонство — тема неисчерпаемая и до сих пор актуальная.
   Имажинисты, и, особенно, Есенин с Мариенгофом, часто бывали в Скатертном переулке, 22. Это адрес квартиры и, по совместительству, книгоиздательства «Альциона». Пользовались они и замечательной библиотекой Кожебаткина. Известна фотография Сергея Есенина и Александра Мелентьевича Кожебаткина, сделанная весной 1919 года. Жене Кожебаткина, Жанне Евгеньевне, была подарена «Трерядница» Есенина с дарственной надписью. В Государственном литературном музее хранится следующая записка: «Александр Мелентьевич. Заходили к Вам Есенин и Мариенгоф. Взяли «Песнеслов» и удалились. С извинением и приветом. Кожебаткину Есенин». Датируется не ранее 11 августа 1919 года. В письме А. Сахарову из Ростова-на Дону в 1920 году Сергей Есенин писал: «Ежели на горизонте появится моя жена Зинаида Николаевна <Райх…>, то устрой ей как-нибудь через себя или Кожебаткина тысяч 30 или 40. Она, вероятно, нуждается, а я не знаю ее адреса». Подойдя изогнутым Скатертным переулком к искомому дому № 22, между Большой Никитской и Поварской, поднимаю голову и вижу эмблему с символикой масонов! Дом был построен в 1915 году 1-м Никитским товариществом.

skatertny 22 01
skatertny 22 02
skatertny 22 03
skatertny 22 04

Дом с мезонином

dom s mezoninom
   События, происшедшие в этом доме в 1925 году, имеют долгую предысторию… Маленький Сережа Есенин оказался заложником напряженных отношений в семье, сиротство при живых родителях он познал в полной мере. Мать поэта, Татьяну Федоровну, выдали замуж насильно, за нелюбимого. Александр Никитич, отец поэта, бывал в Константинове наездами, работал в Москве, в мясной лавке. Татьяна Федоровна не ужилась со свекровью и, подхватив маленького Сергуньку, вернулась в отчий дом. Федор Андреевич, дед поэта, был «сердит в гневе». Мальчонку оставил у себя, а строптивую дочь послал на заработки в Рязань, наказав каждый месяц присылать на Сережу по три рубля. Бабушка, Наталья Евтеевна Титова, озарила жизнь восприимчивого мальчика «несказанным светом»: рассказывала сказки, учила молитвам, водила по окрестным монастырям, была ласкова с внуком. Дед и бедовые дядья воспитывали в Сереже «настоящего мужчину», как умели. Лет семь прожил Сережа в доме деда. Совсем отвык от матери. При редких встречах принимал ее за чужую женщину. Татьяна Федоровна родила на стороне сына Александра, просила у мужа развод, не получила его, и вынуждена была вернуться в семью. Младенца отдала бездетной знакомой, Разгуляевой. Посылала ей деньги на ребенка, изредка виделась с ним. Тайна ее раскрылась случайно. Александр Никитич нашел зашитую в подол ее юбки записку с адресом, по которому посылались деньги. Разразился скандал. К тому времени в семье уже росли Катя и Шура, сестры Сергея Александровича. Недолюбленность, душевная хрупкость, боязнь одиночества — вот следствие травмы, полученной поэтом в раннем детстве. Всю свою жизнь Сергей отчаянно искал ласки, понимания, любви. У него были друзья, его любили прекрасные женщины, а он никак не мог насытить вечное чувство сиротства среди людей. В конце короткой своей жизни Есенину довелось познакомиться и с братом по матери. За их встречей с любопытством наблюдало все село. Строгая и сдержанная в чувствах со своими детьми, Татьяна Федоровна ощущала вину перед внебрачным сыном, пыталась скрасить ему нелегкую жизнь у чужих людей, возместить хоть как-то недоданное. Сергей Александрович, опекавший сестер, помогавший отцу, матери, детям от Анны Изрядновой и Зинаиды Райх, не имевший своего угла, обещал матери помогать еще и новоявленному брату. Сохранилась записка Александра Разгуляева, где он по бедности просит у своего брата Сергея денег на женитьбу, дом и корову. В середине мая 1925 года отец Есенина, Александр Никитич, пишет Кате и Шуре: «Дома дела пока идут чередом. Только много неприятностей из-за этого подкидыша. <…> Очень, очень я весь расстроен и прошу Вас, ради Бога, не принимайте Вы его к себе, очень мне больно переносить все это, гоните его к черту, шантажиста проклятого». В конце июня-начале июля 1925 г. Софья Толстая, последняя жена поэта, стала свидетельницей ссоры Сергея с матерью, но суть ссоры не уловила: «В начале нашей жизни она <Татьяна Федоровна> приехала в Москву. Я открыла ей дверь. Мы сразу друг друга узнали. Она с холодноватым достоинством поздоровалась, и я провела ее к Сергею. Через некоторое время я услыхала, что она уходит. Сергей накричал на нее и выгнал. Все мои упреки и уговоры были ни к чему. Но взволнован и расстроен он был очень. Он всегда отговаривался тем, что они только тащат с него деньги, а в этот раз мать упрекала его за то, что он взял в Москву Илью (И.И. Есенина — двоюродного брата-сироту). Путаясь и утаивая, он говорил мне несколько раз о каком-то «сыне своей матери», никогда до конца не договаривая. Это, я думаю, было причиной всего. Он не мог простить матери позорное пятно в семье.» Конечно, вовсе не «позорное пятно в семье» так мучило Есенина! Это боль, сиротство при живой матери, ревность вырвались наружу в квартире Сони! Из письма Сергея отцу от 20 августа 1925 г.: «Я все понял. Мать ездила в Москву вовсе не ко мне, а к своему сыну. Теперь я понял, куда ушли эти злосчастные 3 000 руб. Я все узнал от прислуги. Когда мать приезжала, он приходил ко мне на квартиру, и они уходили с ним чай пить. Передай ей, чтоб больше ее нога в Москве не была». Есенин любил свою мать, но эта незаживающая рана, невольно нанесенная ему в детстве матерью, мучила его всю жизнь.
   И вот, в Большом Строченовском переулке, где поселились сестры Есенина, Катя и Шура, после разрыва поэта с Галиной Бениславской, состоялось примирение матери и сына. Под номером 26 в переулке числится несколько строений. Какое же из них? На память пришли воспоминания Екатерины Есениной в пересказе ее дочери, Натальи Наседкиной. Катя и Шура поселились рядом с домом, где жил когда-то у отца юный Сережа. Неподалеку была и мясная лавка, где работал Александр Никитич. В доме № 26 жили и домовладельцы Пышкины, у которых снял комнату Александр Никитич для дочерей. А в мезонине этого дома жила Анастасия Григорьевна Соколова, кассирша мясной лавки, к которой, по словам Пышкиных, по выходным приходил Александр Никитич, она ему нравилась. Вот он и нашелся, этот дом: № 26, строение 3. Помогла история с мезонином. С мезонином в переулке он один такой. Примирение состоялось в сентябре 1925 г. В дневнике Софьи Толстой есть запись: «С матерью говорили о Сергее. <…> Вспомнила, как он выгнал ее от меня, а осенью у Пышкиных бросился, плакал и кричал: «Прости меня, мать!» С этим домом связано еще одно важное событие. В конце ноября С. Есенин ночевал у сестер. Утром Екатерина сказала брату: «Тебе скоро суд, Сергей! <…> Выход есть, ложись в больницу. Больных не судят. А ты, кстати, поправишься».
   Еще несколько слов о брате поэта Александре Разгуляеве. Из воспоминаний Натальи Наседкиной (Есениной): «Дождавшись, когда бабушка осталась одна, он пришел к ней. Видя, что она нездорова, он все-таки сказал ей, что желает взять ее фамилию, то есть стать Есениным. Бабушка отвечала, что ее фамилия Титова, а Есенин — ее муж, к которому он, Саша, никакого отношения не имеет». Это было перед самой смертью Татьяны Федоровны, в 1955 году.

Поварская, дом № 52

povarskaja 52 01
povarskaja 52 02
   У усадьбы на Поварской улице долгая и славная история. Началась она в 1756 году: тогда было построено первое здание во владениях И.И. Воронцова-Вельяминова со стороны Большой Никитской. В 1770 году усадьба перешла в собственность Долгоруковых: владение расширилось до Поварской. В середине 50-х годов девятнадцатого века в усадьбе проживала Нина Чавчавадзе, вдова Александра Грибоедова. До революции 1917 года хозяевами этой усадьбы были Соллогубы. В том же году усадьбу ненадолго заняло ВЧК, после переезда этой организации на Большую Лубянку, тут разместились различные государственные учреждения, проживал нарком просвещения А. Луначарский с семьей и, в качестве его секретаря, поэт Рюрик Ивнев, на антресолях. В 1920 году в усадьбе открылся «Дворец искусств», в 1921 году — Высший литературно-художественный институт, по инициативе В. Брюсова. Сергей Есенин часто переступал порог этой усадьбы, причем, во всех ее ипостасях: бывал у приятеля Рюрика Ивнева на антресолях, выступал во «Дворце искусств», кстати, многие мемуаристы вспоминают добрым словом столовку «Дворца» — вкусную и дешевую еду, споры и интересные беседы об искусстве за сдвинутыми столами; выступал Есенин и перед студентами Института; приходил как-то к ним и с Айседорой — заморской птицей. В Высшем литературно-художественном институте училась последняя жена поэта, Софья Толстая. Когда случается проходить мимо усадьбы, названной москвичами «Домом Ростовых» (по легенде, Л.Н. Толстой поселил здесь семью Ростовых в романе «Война и мир»), взглянув на чугунную ограду, вспоминаю, да простит мне любимый поэт, вовсе не С. Есенина, а… Константина Бальмонта и смешной случай с его участием, описанный поэтом Вадимом Шершеневичем: «Как-то в первые годы революции Рукавишников, я, Бальмонт и Кусиков задержались до глубокой ночи в особняке на Поварской. <…> Тогда там был Дворец Искусств. Заведовал им Рукавишников. Мы вышли во двор. Мы были все четверо трезвы. Кажется, вообще мы не пили в тот вечер. Кусиков и я спокойно вышли в ворота. Дворник открыл нам калитку. Рукавишников, стремительно увлекая Бальмонта, спрятался в кусты. Я не знаю, чего он испугался. Заспанный дворник (он-то, кажется, был пьян) даже не заметил двойной пропажи. Мы с Кусиковым стали ждать на улице. Вдруг на заборе появляется длинная фигура Дон Кихота. Дон Кихот очень похож на Рукавишникова. Рядом с ним возникает на морозе маленькая трепаная фигура Бальмонта. Смелым прыжком Рукавишников прыгает с забора. «Прыгай скорей! Мы погонимся за ним!» За кем «за ним» — было непонятно. Но стало страшно. Мы побежали. За нами спрыгнул Бальмонт. Раздался крик. Впереди, развевая руками и плащом, несся к Арбатским воротам Рукавишников. Сзади доносились стоны. У «Праги» Рукавишников круто остановился и спокойно сказал: «Пойдем назад. Надо Бальмонта найти. Да не торопитесь. Он не сбежит.» Мы вернулись обратно. У самой земли висел Бальмонт. Он зацепился за гвоздь и повис в воздухе. Так и висел до нашего прихода. Одну калошу он потерял навсегда.» Такие истории значительно приближают прошлое к настоящему, не правда ли?

«Альпийская роза»

alpyiskaja roza 01
alpyiskaja roza 02
   На Пушечной улице, проходящей параллельно Кузнецкому Мосту, под № 4 значатся два строения. Дом справа с декадентским лепным фризом на морскую тему — был некогда гостиницей. В наши дни здесь расположен Творческий союз цирковых деятелей России. Дом слева, с огромными окнами, выглядит намного роскошнее. Еще бы, ведь здесь находился знаменитый ресторан «Альпийская роза» с зеркальными потолками, диковинными растениями в кадках, с отдельными кабинетами. Ресторан славился запеченной свиной рулькой с кислой капустой и недорогим баварским пивом. К вечеру сюда стекалась вся московская богема. После революции ресторан переименовали в кафе. Петр Никанорович Зайцев однажды слушал здесь выступление Сергея Есенина: «Как-то в летний день 1918 года, когда начинался «кафейный период» в жизни поэтической Москвы, когда печатать стихи стало трудно, а за выступления в кафе поэтам платили, я зашел в кафе «Альпийская роза» на Софийке (теперь Пушечная). В кафе в этот час выступали поэты. Среди — о Мартине и его кошке, только что им написанное и вскоре ставшее очень популярным: его читали на всех эстрадах и во всех клубах чтецы и артисты, так же, как и поэму «Двенадцать» Блока. Есенин не декламировал и не подвывал, не пел свои стихи (всем этим грешили тогда поэты). Он читал просто и реалистично. Его голос наливался силой, и это придавало особую выразительность чтению. Он лепил и ваял свои стихи интонациями голоса, сопровождая произношение стихов сдержанной жестикуляцией, вернее, движением своей небольшой, гибкой фигуры. Последнюю строку стихотворения он произносил с подчеркнутой силой, с нажимом: «железное слово: р-ррес-пуб-лика!» Уточню: выступление поэта состоялось 5 июня 1918 года. В наши дни в здании находится Дом учителя.

«Рабочий мир»

rabochiy mir
   Первый номер журнала «Рабочий мир» вышел 31 марта 1918 года. Журнал был задуман по образцу популярного «Журнала для всех». Редакция призвала к сотрудничеству В. Брюсова, А. Белого, А. Блока, А. Чапыгина, А. Серафимовича, В. Шишкова. Приглашали и В. Маяковского, но он соглашался сотрудничать в журнале лишь вместе со всеми своими соратниками — поэтами-футуристами. Участие всей компании, в том числе и А. Крученых, предвещало скандал, позу, браваду. Редакция журнала отклонила предложение. Критик В. Львов-Рогачевский принес в редакцию стихи П. Орешина и С. Есенина. П. Зайцев, в то время сотрудник редколлегии журнала «Рабочий мир», вспоминал: «Через некоторое время и сам Есенин стал появляться у нас в редакции (Мясницкая, дом № 43 — Н.Л.). Молчаливый, застенчивый, тихий — красная девица, а не озорной поэт! <…> Тихо появляясь, вручал нам свои «печатные пряники» — четвертушки белой бумаги со стихами: все тот же четкий уставной почерк.» Есенин привел в редакцию Александра Ширяевца (настоящая фамилия Абрамов, 1887-1924)». До 1922 года Ширяевец жил в Ташкенте, работал почтовым чиновником, печатался в местных изданиях. Сергей Есенин подружился с этим самобытным поэтом при посредничестве Н. Клюева, долго с ним переписывался. Лишь позднее поэты познакомились лично. Из воспоминаний П. Зайцева: «Один — тонкий, стройный и миловидный, как девушка, другой — высокий и добродушный богатырь, наезжавший в Москву из Средней Азии. И тот был так же немногословен. Вручив мне свои стихи и расписавшись в получении гонорара, оба присаживались у стола и сидели минут пять-десять, помалкивая, один — застенчиво, другой — добродушно. И, посидев, поднимались: «Пойдем, Саша!» — «Да, Сережа, пойдем!» — прощались и уходили. И очень хорошее впечатление оставалось от их посещений, всегда таких тихих, нешумных… На людях Есенин был молчалив и скромен. А между тем он себе цену знал.» Забавным контрастом выглядит посещение редакции журнала «Рабочий мир» молодым автором — Борисом Пильняком. Писатель был мастер пристраивать свои произведения в печать. Вот так, по воспоминаниям П. Зайцева, появился он осенью 1918 г. на Мясницкой: «Привез вам рассказы. Хочу у вас печататься… Но… об этом потом. А сейчас… — он указал на котомку-полумешок. — Я к вам прямо с поезда, из Коломны. Позвольте мне у вас в редакции подзакусить?.. — Развязав свой мешок-торбу-суму-кошель, вынимает оттуда добрый кусок украинского сала, за ним — буханку черного хлеба, ножом режет того и другого и приглашает нас с В.П. Волгиным разделить с ним его скромный завтрак… Надо вспомнить те годы и как нам жилось тогда, всем москвичам, на скудном хлебном пайке, а сало было уже редчайшей редкостью: водилось у спекулянтов на рынках — Смоленском и Сухаревском… Я быстро организовал чай, у меня был принесенный из дома сахар, наколотый мелкими кусочками. Он тоже был драгоценной валютой — на золото… Мы, редакция «Рабочего мира», отдали должное коломенскому угощению нашего нового молодого сотрудника, писателя-автора. Рассказы Пильняка появились в ближайших номерах «Рабочего мира». Он стал привозить к нам новые рассказы. С людьми он сходился легко и умел сходиться с людьми, особенно ему нужными». Просуществовал журнал недолго. Из записи в дневнике П. Зайцева от 24 декабря 1919 г. узнаем: ««Рабочий мир» кончился, на 10-11-12 №. Мы с В.П. Волгиным еще летом стали готовить № 13-14-15. Но выпустить его нам не удалось. В ноябре нас ликвидировали, часть служащих перевели в Центросоюз, а мы с Волгиным остались без «ангажемента».

Валентин Катаев и Сергей Есенин

   Некоторые рецензенты и комментаторы романа-загадки Валентина Катаева «Алмазный мой венец», снисходительно усмехаясь, отмечают, что автор несколько преувеличил степень своей близости к Сергею Есенину (в романе — королевичу), тем не менее, нет повода сомневаться в том, что С. Есенин бывал в гостях у Катаева, в его квартире в Мыльниковом переулке (ныне ул. Жуковского, дом № 4) и, несмотря на анекдотический характер описания встречи, все-таки вспомним ее.

Kataev Esenin 01
Kataev Esenin 02
   После ссоры в квартире Н. Асеева (в романе — соратник) автор сообщает: «<…> я был уверен, что нашей дружбе конец, и это было мне горько. А также я понимал, что дом соратника для меня закрыт навсегда. Однако через два дня утром ко мне в комнату вошел тихий, ласковый и трезвый королевич. Он обнял меня, поцеловал и грустно сказал: «А меня потом били маляры». <…> Конечно, никаких маляров не было. Все это он выдумал. Маляры — это какая-то реминисценция из «Преступления и наказания». Убийство, кровь, лестничная клетка, Раскольников… Королевич обожал Достоевского. <…> Таинственно улыбаясь, он сказал мне полушепотом, что меня ждет нечаянная радость. <…> После этого он как некое величайшее открытие сообщил мне, что он недавно перечитывал «Мертвые души» и понял, что Гоголь гений. «Ты понимаешь, что он там написал? Он написал, что в дождливой темноте России дороги расползлись, как раки. Ты понимаешь, что так сказать мог только гений! Перед Гоголем надо стать на колени. Дороги расползлись, как раки!» <…> Я не захотел уступить ему первенство открытия, что Гоголь гений, и напомнил, что у Гоголя есть «природа как бы спала с открытыми глазами» и также «графинчик, покрытый пылью, как бы в фуфайке» в чулане Плюшкина, похожего на бабу. <…> В этот миг раздался звонок и в дверях появился соратник. Это и был приятный сюрприз, обещанный мне королевичем. Оказывается, королевич уже успел где-то встретиться с соратником, извиниться за скандал, учиненный на седьмом этаже, и назначил ему свидание у меня, с тем, чтобы прочитать нам еще никому не читаную новую поэму, только что законченную. <…> Помнится, в то утро королевич привел с собой какого-то полудеревенского паренька, доморощенного стихотворца, одного из своих поклонников-приживал, страстно в него влюбленных. <…> Королевич подошел ко мне, обнял и со слезами на глазах сказал с непередаваемой болью в голосе, почти шепотом: «Друг мой, друг мой, я очень и очень болен! Сам не знаю, откуда взялась эта боль. <…> Слова эти были сказаны так естественно, по-домашнему жалобно, что мы сначала не поняли, что это и есть первые строки новой поэмы».
   Ну, вот и все. Достоверность изложенных фактов пусть будет на совести автора, а от себя добавлю, что дом № 4 на улице Жуковского (бывшем Мыльниковом переулке), где холостяком проживал в двух маленьких комнатах с прислугой Валентин Катаев, стоит и по сей день. А Валентин Катаев на похороны друга-Есенина не пошел…

Дыр-бул-щыл

   Строка, вынесенная в заголовок, — своеобразная визитная карточка речетворца, создателя «заумного» языка, поэта-футуриста Алексея Елисеевича Кручёных (1886-1968). Он жил во дворе ВХУТЕМАСа, на Мясницкой улице (дом №21), по соседству с Н. Асеевым.

dyr bul 03
«Вьюном по природе» называл его Валентин Катаев. «Букой русской литературы» — Сергей Третьяков. Бенедикт Лившиц — «вертлявым востроносым юношей в учительской фуражке» и «эпилептиком по профессии». Осип Мандельштам считал этого словообработчика «совершенно несостоятельным и невразумительным», хотя и признавал его «интересным как личность». Несмотря на весьма нелестные отзывы окружения, Алексей Елисеевич был на удивленье плодовит: с 1916 по 1921 гг. он выпустил около 80 книг. Создатель новой словесной формы, он имел еще и хобби — собирательство книг, автографов, промышлял перекупкой книг. После смерти В. Маяковского Кручёных отошел от поэтического творчества, и кормило его только это хобби. Из всех представителей русского футуризма — он единственный скончался от старости, репрессии в среде литераторов его совершенно не коснулись. Узнав о смерти Кручёных, Корней Чуковский написал: «Странно. Он казался бессмертным… Он один оставался из всего Маяковского окружения». Правда, скончался Алексей Елисеевич в совершенной бедности, распродавая свою коллекцию. Теоретик и практик «заумной» поэзии свои произведения называл «продукциями».
    Разумеется, словесная акробатика была не по вкусу Сергею Есенину, а Кручёных активно выступал против творчества Сергея Александровича, посвятив критике его более 12 брошюрок с «говорящими» названиями: «Черная тайна Есенина», «Есенин и Москва кабацкая» и т.п. И. Грузинов вспоминал, что в ответ на отказ редакции печатать эти брошюрки, Есенин говорил и редакторам, и самому автору: «<…> критика свободна и не стоит выпрашивать на нее разрешение <…>». На «Персидских мотивах» Сергей Александрович оставил дарственную надпись: «Милому Кручёных. С. Есенин. Ни ты, ни я — искусство (поэзия) живет и помимо нас. С.Е.» Из воспоминаний И. Грузинова: «Как-то Есенин в хорошем настроении подшучивал над Кручёных: «Кручёных перекрутил, перевернул литературу». — «Напишите это и подпишитесь!» — засуетился Кручёных. Стал оглядываться по сторонам, ища бумаги, обшарил карманы, полез в портфель и быстро выдвинул необходимые канцелярские принадлежности. Услужливо положил бумагу на книгу, чтобы удобнее было писать. Теперь Кручёных по-своему перекрутил шутку Есенина. Так зарабатывают на Есенине не только денежки, но и славу».

dyr bul 01
   Кручёных, по словам Катаева, «собирал автографы никому не известных авторов в надежде, что они прославятся», его считали барахольщиком, собирающим всякий мусор, ненужные рисунки… История все расставила по своим местам: собрание Кручёных позволило ему выжить, а для литературы — сохранить ценные документы эпохи в виде бумажек, которым не придавали никакого значения их владельцы. При подготовке к изданию академического Полного собрания сочинений С.А. Есенина сотрудники Есенинской группы Института мировой литературы заинтересовались листочками из коллекции Кручёных. Возможно, это фрагмент рукописного альбома: две четвертинки, датированные одним числом. Альбомы Кручёных были чрезвычайно популярны у литераторов. В руки исследователей попал неразгаданный и увлекательный литературно-художественный ребус, относящийся к деятельности имажинистов (см. фото).

dyr bul 02
   Время имеет свойство выделять главное и отсекать все второстепенное. Восхищает великодушие Сергея Есенина и низость его злопыхателей. Алексей Кручёных и после смерти поэта продолжал активно нападать на покойного, поддерживая «Злые заметки» Н. Бухарина. Справедливости ради, нужно отметить, что до конца своих дней А. Крученых не расставался со своим потрепанным портфелем, куда складывал бумажки и фотографии. Скрепленные в тетради, замусоленные, они сейчас воспринимаются архивами как самые ценные единицы хранения.

Третьяковская галерея

   В неопубликованных воспоминаниях бывшего студента Народного университета им. А. Шанявского Б.А. Сорокина есть глава «Разговор о рождении образа» (источник: статья В.А. Сухова (Пенза) «Сергей Есенин в воспоминаниях Бориса Сорокина»), мемуарист приводит в ней примеры высказываний юного Сергея Есенина о живописи: «Думаю, что между живописью и поэзией, конечно, лирикой пейзажной, есть много общего. Вот у Левитана написан этюд «Вечер в деревне» — закатное солнце освещает избы и землю. Спокойное небо. Никаких эффектов, все просто. Но эта непосредственность волнует. Художник выбирал не первое, что ему попалось на глаза, а то, что нашло отклик в его душе… Я знаю репродукцию с картины Левитана — в синем небе сияет луна… Левитан с натуры не мог писать этой картины, а передавал по памяти… Почему я привел тебе пример с осенним вечером Левитана? Послушай мое стихотворение «Задымился вечер…». У меня «закадили дымом под росою рощи» — так вечерний туман получил образное выражение. У Левитана осенний вечер выражен с большим чувством. Любая его картина и этюд дают тему для стихотворения, они смогут явиться истоком рождения поэтических образов…». Делился с Б. Сорокиным юный поэт и своими мыслями о самом процессе художественного творчества: «Каждый человек по-своему видит природу и сохраняет в памяти полученные впечатления… Когда я пишу, продумав предварительно тему стихотворения, то передо мной ярко возникает все то, что когда-то я видел. Образ живой и яркий рождается, по-моему, тогда, когда его рождение подготовлено действительностью…»
   Восхищает зрелость мышления сельского паренька, его жадное стремление к познанию себя и природы творчества. Сергей Есенин изучал «Историю живописи» Александра Бенуа. Пропадал по выходным или в библиотеке, или в Третьяковской галерее. Ему нравились «Мокрый луг» Васильева, «Грачи прилетели» Саврасова, «Владимировка» Левитана. Как-то Есенин сказал сокурсникам: «Смотрел Поленова. Конечно, у его «Оки» задержался, и так потянуло от булыжных мостовых, заборов, вонючего Зарядья туда, домой, в рязанский простор <…> Идешь от одной картины к другой, и вот вспыхивает осень золотом берез и синью реки, грустит закат над омутом, задумался стог сена в вечерней тишине… Смотришь и думаешь: «Да ведь это мое, родное, близкое мне, с детства вошедшее в сердце…» Сергей говорил, что жизнь в Москве интересна ему, но несет в себе беспокойство, тяжесть, «каменный плен». В селе все проще, понятнее. Свои походы в Третьяковку Сергей Есенин называл «путешествием в прекрасное». Позднее, в 1922 году имажинисты основали журнал под названием «Гостиница для путешествующих в прекрасном»…

tretjakovskaja

5-й Дом Советов

5 dom sovetov 01
5 dom sovetov 02
   Этот солидный доходный дом был построен в 1895-1898 гг. и принадлежал А.Д. Шереметеву. Два корпуса, двор закрыт оградой, во дворе чугунный фонтан. Дом всегда населяли именитые жильцы. До октябрьской революции — известные врачи, успешные адвокаты, прославленные артисты, иностранцы. После революции здесь поселилась партийная элита и обслуживающий персонал. В разное время жильцами дома были Жданов, Косыгин, Хрущев, Конев, Чуйков, Ворошилов, Булганин, Фрунзе… Редко встретишь такое обилие памятных досок!
   В то время, когда здесь, в Романовом переулке, № 3 (бывшем Шереметевском) бывал у знакомых Сергей Александрович Есенин, дом назывался 5-й Дом Советов. Здесь жил большевик Михаил Юрьевич Козловский с дочерью Яной. В ноябре 1918 г. он занимал пост председателя Чрезвычайной следственной комиссии, в 1919 г. возглавлял Народный комиссариат Белоруссии и Литвы, позднее, в Москве он оказал содействие в получении комнаты (1923 г.) в Брюсовском переулке подруге дочери — Гале Бениславской, спасенной им же от ареста при переходе через линию фронта, устроил на работу в Особую межведомственную комиссию при ВЧК к Н. Крыленко, на должность секретаря. А до 1923 г. Галя проживала в семье подруги Яны, в этом доме. Сергей Есенин навещал девушек. 5 октября по этому адресу отправил записку для влюбленной Галины с приглашением на свидание. «Желанная победа» — так назвала это событие соперница Бениславской Надя Вольпин и описала, как выглядела Галя в эти дни: «Она казалась необыкновенно похорошевшей. Вся светилась счастьем.» Стены этого дома видели и отчаянье Галины, когда Есенин увлекся Дункан. Девушка доверила свою боль дневнику: «Казалось, что солнце — и то не светит больше, все кончено.» Бывал неоднократно в этом доме Есенин и у Ивана Михайловича Касаткина, писателя, сотрудника архива ВЧК, заведующего издательством ВЦИК, одного из организаторов Госиздата, члена его первой редколлегии. Касаткин, сам выходец из крестьян, с особой нежностью относился к С. Есенину, входил в узкий круг его верных друзей, защищал поэта от различных обвинений. Есенин очень дорожил дружбой Ивана Михайловича. 10 января 1926 г. прозаик И.Е. Вольнов писал И.М. Касаткину: «Я виделся с ним (Есениным — Н.Л.)23 декабря, в день его отъезда в Ленинград. Это было в пивной, на Софийке, напротив Госиздата. <…> И, знаешь, он больше всего говорил о тебе, о твоей хорошей искренности, о том, что он душевно привязан к тебе за то, что тебе органически противна подленькая обыденщина, которая загнала его в петлю». Иван Михайлович ответил Вольнову 16 января письмом, полным размышлений о гибели Сергея Есенина. Это письмо — свидетельство неоднозначного отношения близкого окружения поэта к официальной версии его гибели: «Спасибо, родной, за весточку. Спасибо. Эти недели я живу как с перешибленным хребтом, так потрясло случившееся. И каждый день, как во сне, мы травим и травим свои раны воспоминаниями о Сергее бесконечными. Софья Андреевна, жена его, все время ночует у нас, боясь еще идти на свою квартиру, — и мы проговариваем ночи напролет …<…>Почти накануне отъезда он был с женою у меня в гостях, мы выпили, он мило плясал, помахивая платочком, и на последней своей книжке («Персидские мотивы» — Н.Л.) написал мне: «Другу навеки, учителю дней юных, товарищу в жизни…» Смерть его огромно всколыхнула тут всякий народ. <…> В этом массовом движении публики вокруг гибели Сергея я вижу не только любовь к его поэзии, — нет, тут, мне кажется, незримо скрещиваются некие шпаги… <…> У меня сотни догадок о его конце. И ничего ясного. Тьма!» Еще не стихли волнения, вызванные трагической гибелью Сергея Есенина, как новая печальная весть потрясла литературный мир: в начале февраля 1926 г. в возрасте 30-ти лет скончалась писательница, журналистка, красавица Лариса Рейснер. О прототипе комиссара из «Оптимистической трагедии» Вс. Вишневского Михаил Кольцов сказал в некрологе: «Зачем было умирать Ларисе, великолепному, редкому, отборному человеческому экземпляру?» Борис Пастернак написал: «Ее обаяния никто не избег». Ею увлекался Н. Гумилев, вернувшийся с фронта с Георгиевским крестом. Осип Мандельштам посвятил ей свой «Мадригал». В нее был влюблен Л. Троцкий. Ее мужьями были Федор Раскольников, Карл Радек. Пимен Карпов, поэт из окружения Сергея Есенина, утверждал, что и Сергей Александрович в 1915 году, в Петербурге, влюбился в Рейснер, даже предложение делал, якобы. Но красавица, по утверждению Карпова, тоже слегка увлеченная Есениным, лукаво ответила: «В одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань». В 1925 году Лариса Рейснер тоже жила в 5-м Доме Советов.

В. Правдухин и Л. Сейфуллина

   Клубились возле Сергея Есенина, как мошкара у горящей лампы, случайные люди. Поэт называл их друзьями, хотя прекрасно знал цену их легкой дружбе, но не выносил одиночества.
Pravduhin Seyfullina 03   Несмотря на то, что имена супругов-литераторов Валериана Правдухина и Лидии Сейфуллиной встречаются в мемуарной литературе о Есенине нечасто, они были связаны с поэтом настоящими дружескими, почти родственными, отношениями. Правдухин и Сейфуллина выходцы из Оренбургской губернии. Правдухин был знаком с Есениным со времен учебы в Народном университете имени А. Шанявского. В 1921 году Сергей Есенин, работая над «Пугачевым», посещал Оренбуржье по пути в Ташкент. В 1923 году по приглашению А. Воронского В. Правдухин с женой Л. Сейфуллиной переезжает в Москву. 1923-1925 гг. — период наиболее тесного общения супругов с С. Есениным. Из записной книжки подруги Л. Сейфуллиной, Ларисы Рейснер, узнаем адрес брата В. Правдухина, где поселились супруги: «Сейфуллина — 1-й Басманный пер. 10б кв.19 за Красн.ворот.2-й». В этом доме часто собирались литераторы, спорили, читали свои произведения. Лидия Сейфуллина первой в литературе подняла проблему беспризорников. В 1920 г. при ее активном участии была создана на Урале сельскохозяйственная колония для беспризорных детей. Лето 1921 г. она провела с мужем в колонии, общаясь с воспитанниками, собирая материал для книги. В 1922 г. вышла ее повесть «Правонарушители», которая сразу же вошла в школьную программу. Темой беспризорников болел и С. Есенин. Выступая как литературный критик, Валериан Правдухин давал оценку и творчеству Есенина. Хвалил «Марфу Посадницу» за соединение революции с древнерусскими мотивами, ругал «Пугачева» за «отсутствие историзма, живых людей и картин», приветствовал отход друга от имажинизма. В. Правдухин был одним из инициаторов издания собрания сочинений Сергея Есенина. Василий Наседкин вспоминал: «Как-то вечером зашел ко мне В. Правдухин. Есенина не было. Я рассказал ему о его безденежьи. «Я сегодня был в Госиздате, — говорил Правдухин, — и возмущался, что там выпускают всякую дрянь, а кого нужно, не издают. Поговорю завтра еще.» Правдухин ушел. Минут через пять приходит Есенин <…> Изданию полного собрания сочинений обрадовался. «Полное собрание …очень кстати…» Супруги В. Правдухин и Л. Сейфуллина были исключительно порядочными и бескомпромиссными людьми. Валериан Павлович Правдухин пытался отмежевать имя Есенина от «есенинщины», спорил со «Злыми заметками» Н. Бухарина. В 1937 году, уже обвиненный в связи с троцкистами, заступался за М. Булгакова. В августе 1937 г. он был арестован, а через год — расстрелян. Лидия Сейфуллина, единственная из всех, проголосовала против исключения из Союза писателей драматурга Н. Афиногенова. Написала письмо И. Сталину в защиту А. Ахматовой и М. Зощенко. Дочь Екатерины Есениной, Наталья Наседкина вспоминала: «Дружила мама с писательницей Лидией Николаевной Сейфуллиной, которая однажды в Рязань прислала ей немного денег. Это было во время войны. У мамы не осталось ни копейки, а кормить нужно было детей и престарелую мать. Мама дошла до отчаянья. В это время стук в дверь — почтальон принес денежный перевод, и мы были спасены…» …В конце 1925 г. супруги переехали в Ленинград. Прощаясь с редактором Госиздата Евдокимовым перед отъездом из Москвы навсегда, Сергей Есенин сказал, что собирается остановиться у друзей — Правдухина, Сейфуллиной или Клюева… Не пришлось…

Pravduhin Seyfullina 01
Pravduhin Seyfullina 02

Комментарии  

+1 #2 RE: ЛЕОНОВА Н. Москва в судьбе Сергея Есенина (часть 2)Наталья Игишева 11.04.2017 21:19
Интересно, информация про дуровскую обезьяну из какого источника? Жаль, что никто эти обнимашки не заснял – картинка, наверно, была презанятная.
Отношение зверей к Есенину – это вообще очень интересная тема. Не сегодня и не вчера стало известно, что людей, от которых пахнет спиртным, животные и в прямом, и в фигуральном смысле на дух не выносят, а раз к Сергею Александровичу они тянулись, то логично считать, что их встроенные алкотестеры давали при этом отрицательный результат. Странное дело, прямо мистика какая-то: большинству советских и просоветских мемуаристов (особенно тех, кто писал воспоминания в первые годы после его смерти) Есенин, если их послушать, попадался чуть ли не каждый раз пьяным, а хвостатой братии – строго трезвым. А если серьезно, то все как раз предельно ясно: звери не умеют лгать и лицемерить, партдиректив развенчать хулиганство и дать по есенинщине хорошенький залп тоже не читали – они просто верят своим ощущениям; а еще они отлично видят человеческую душу.
Цитировать
0 #1 RE: ЛЕОНОВА Н. Москва в судьбе Сергея Есенина (часть 2)Наталья Игишева 22.11.2016 21:54
«Пророчество», якобы изречнное схимницей в ХХС, Клюев просто-напросто выдумал. Никаких других упоминаний о таком случае у него нет (я проверяла). Более того, 28.01.1922 (т. е. после времени «пророчества») Клюев писал Есенину: «Человек, которого я послал к тебе с весточкой, прекрасен и велик в духе своем, он повелел мне не плакать о тебе, а лишь молиться. К удивлению моему, как о много возлюбившем. Страшная клятва на тебе, смертный зарок! Ты обречен на заклание за Россию, за Ерусалим, сошедший с неба» – откуда следует, что некий Божий человек предрек Есенину кончину мученическую, а никак не самоубийственну ю и вообще в чем-либо позорную для христианина. Прошу прощения, что лезу с суконно-любител ьским рылом да в калашно-професс иональный ряд, но, по моему читательскому мнению, если уж включать в документальную книгу ложные сведения, то вместе с опровергающими фактами, чтобы не ввести в заблуждение людей, не очень хорошо разбирающихся в теме, которых среди рядовых читателей большинство.
Цитировать

Добавить комментарий

Комментарии проходят предварительную модерацию и появляются на сайте не моментально, а некоторое время спустя. Поэтому не отправляйте, пожалуйста, комментарии несколько раз подряд.
Комментарии, не имеющие прямого отношения к теме статьи, содержащие оскорбительные слова, ненормативную лексику или малейший намек на разжигание социальной, религиозной или национальной розни, а также просто бессмысленные, ПУБЛИКОВАТЬСЯ НЕ БУДУТ.


Защитный код
Обновить

Новые материалы

Яндекс цитирования
Rambler's Top100 Яндекс.Метрика