Поиск по сайту

Наша кнопка

Счетчик посещений

58839328
Сегодня
Вчера
На этой неделе
На прошлой неделе
В этом месяце
В прошлом месяце
32398
39415
162295
56530344
893150
1020655

Сегодня: Март 28, 2024




Уважаемые друзья!
На Change.org создана петиция президенту РФ В.В. Путину
об открытии архивной информации о гибели С. Есенина

Призываем всех принять участие в этой акции и поставить свою подпись
ПЕТИЦИЯ

ВЫШЕСЛАВЦЕВА С. «Приходите поговорить о поэзии»

PostDateIcon 29.11.2005 21:00  |  Печать
Рейтинг:   / 0
ПлохоОтлично 
Просмотров: 8667

Софья Вышеславцева

«Приходите поговорить о поэзии...»


Это было в Ленинграде, ранней весной 1924 года. Было холодно, как бывает всегда, когда идет ладожский лед. Живя на Петроградской стороне и проезжая по мостам в центр, я могла ежедневно наблюдать, как, шурша и  тесня друг друга, движутся медленно по Неве в сторону залива огромные, уже чуть подтаивающие льдины.

Был объявлен вечер Есенина в Агитстудии на Стремянной, 10, где я часто бывала: я вела там занятия по хоровому чтению. С основателем же и руководителем Агитстудии Виктором Владиславовичем Шимановским Есенина связывала давнишняя теплая дружба. Даже в их внешности было много схожего: оба были небольшого роста, но изящны и пластичны, с русыми, слегка вьющимися волосами, с голубыми лучистыми глазами. Именно этому молодому театральному коллективу 'Сергей Александрович предложил первому поставить своего «Пугачева». К тому же у Шимановского появился замечательный по всем данным кандидат на роль Пугачева — талантливый самородок из крестьян-бедняков Курской области Георгий Орлов, ставший через несколько лет солистом Театра оперы и балета имени С.М. Кирова.

Я немного запоздала в тот раз. Как мне потом рассказали, Есенин явился не один, а с большой группой молодых людей, называвших себя «поэтами-имажинистами». Но публика их не желала слушать и стала шуметь. Раздавались крики «Долой!» и «Даешь Есенина!» Наконец все успокоилось, и Есенин под гром аплодисментов вышел на эстраду. Он читал отрывки из «Пугачева» и ряд лирических произведений, главным образом из цикла «Москва кабацкая», который должен был вот-вот выйти отдельным изданием. Читал Есенин превосходно, но несколько вяловато, без подъема. Это' было особенно заметно тем, кому, как и мне, удалось побывать на предыдущем его вечере на Невском проспекте, в здании бывшей городской думы.

Да, тот вечер был незабываем! У Есенина была тогда словно вся душа нараспашку! Он читал открыто и горячо, с полной самоотдачей... Широкая напевность и яркая эмоциональность речи, непосредственность всех жестов и интонаций создавали ни с чем не сравнимую убедительность его чтения! Я помню, всех особенно захватило и потрясло еще не известное тогда публике «Письмо к матери» (вскоре оно было опубликовано в журнале «Красная новь»). Читая это стихотворение, Есенин совсем не смотрел на аудиторию. Он посылал свои полные глубокой тоски и надежды зовы куда-то в невидимую для нас далекую даль... Дух захватывало и невольно щемило сердце от таких стихов:

Пишут мне, что ты, тая тревогу,
Загрустила шибко обо мне,
Что ты часто ходишь на дорогу
В старомодном ветхом шушуне.

Я, как сейчас, вижу Есенина на эстраде — стоящим на столе, окруженным тесной толпой своих постоянных приятелей. В зале же многочисленные слушатели, преимущественно молодежь, — кто стоял возле стен, кто сидел, где придется... Я пристроилась где-то в середине большущего зала, так что видела Есенина совсем издали... Помню, как бушевала публика, в полном восторге и от есенинских стихов и от его замечательного, темпераментного чтения! В конце вечера Есенина подняли на руки и так, на руках, донесли, перейдя Невский, до гостиницы «Европейская»...

На вечере же в Агитстудии я впервые увидела Есенина совсем близко, лицом к лицу: Шимановский ему представил меня как сотрудника Агитстудии и «специалиста по звучащим стихам». И вот, подойдя к Есенину после вечера, я расхрабрилась и задала вопрос, по правде говоря, бесцеремонный. «Почему, Сергей Александрович,— спросила я, — вы называете свои глаза синими и сравниваете их в «Исповеди хулигана» с васильками — «как васильки во ржи, цветут в лице глаза»? А ведь они у вас не синие, а скорее серо-голубые...» И Есенин ответил мне с величайшей искренностью и с такой грустью, что мне стало стыдно за свой вопрос: «Мои синие глаза в кабаках поблекли!» Он перефразировал таким образом слова из своего не­давно написанного стихотворения, которое он часто тогда читал.

Уходя с вечера, в раздевалке, я случайно снова столкнулась с Есениным. Он быстро подхватил меня под руку, и мы пошли направо по Стремянной, а затем свернули на Невский. Дальше нам было не по пути, мы простились. Есенина, помню, сопровождали (вплотную, как стража!) трое-четверо молодых людей из числа «имажинистов». Одного из них он попросил тут же записать мой адрес. Через день я узнала в лицо этого человека, когда он заявился ко мне на Петроградскую и пригласил от имени Есенина прийти к нему «поговорить. о поэзии», назначив точный день и час встречи. Я решила пойти.

Должна сказать, что, будучи в то время научным сотрудником Института истории искусств, я с увлечением работала под руководством профессора Сергея Игнатьевича Бернштейна в так называемом КИХРе (Кабинете изучения художественной речи) над проблемами, связанными с «озвучением», как мы тогда говорили, т. е. произнесением стихов.

Мы считали, что произнесение стихов находится в большем или меньшем соответствии с заложенными в них «произносительными потенциями», и потому особенно ценили авторское чтение, записывали поэтов на фонограф, а затем многократно слушали и изучали записанное, даже изображали графически паузы, акценты, динамические оттенки и мелодическую линию фраз, т. е. усиления, повышения и понижения голоса. У нас в КИХРе были записаны голоса Александра Блока, Андрея Белого, Сергея Городецкого, Валерия Брюсова, Осипа Мандельштама, Анны Ахматовой, Владимира Маяковского, Сергея Есенина и других поэтов. Есенин, надо сказать, относился к своим записям с не меньшей требовательностью, чем Маяковский: внимательно прослушивал записанное на валик и всегда был готов, если надо, повторить запись.

Из Есенина у нас была записана в авторском исполнении «Исповедь хулигана» (не полностью), отрывок о жеребенке из поэмы «Сорокоуст», монолог Хлопуши из «Пугачева» и несколько лирических вещей, из которых мне особенно запомнилось небольшое стихотворение «Я по первому снегу бреду...»: в исполнении автора оно звучало удивительно свежо и непосредственно, с первого стиха до последнего!

Всего в КИХРе нами было сделано более пятисот записей авторов и выдающихся исполнителей того времени — Антона Шварца, Георгия Артоболевского, Эльги Каминской, Игоря Ильинского и других. Это уникальное собрание валиков, к великому сожалению, почти все погибло в связи с реорганизацией (в 1930— 31 годах) института и ликвидацией отдела «звучащего стиха». Из есенинских записей уцелела, по-видимому, лишь одна.— монолог Хлопуши. Она была размножена на пластинках, которые можно было купить. Эта запись дает общее представление о есенинском чтении.

Те же, кому посчастливилось слышать самого Есенина, согласятся со мной, что он был великолепным исполнителем своих произведений — с некоторыми особенностями артикуляции (например, нажимом на согласные в словах, которые он хочет выделить), с широкой амплитудой голосоведения, богатством интонаций и речевой динамики, иногда с чередованием патетических кусков или фраз с задушевно-лирическими. Его исполнение всегда отличалось напряженной эмоциональностью, ритмичностью и напевностью чисто народного склада. В нем были художественная цельность, соответствие общего тона и стиля тону и стилю произносимого произведения; менялись не только сила и темп речи, но менялся до известной степени даже тембр и самый регистр голоса...

Итак, по приглашению Есенина я пришла на Гагаринскую (куда к тому времени он переехал) «поговорить о поэзии». Меня провели по коридору в очень маленькую и скупо обставленную угловую комнату, где, низко склонившись над столом, Сергей Александрович внимательно читал какую-то книгу. И как же я была удивлена, когда это оказалась поэма Маяковского «150000000»! Едва я переступила порог, Есенин обратился ко мне с вопросом: «Хотелось бы знать, как это звучит? Прочтите! Мне говорили, что вы умеете читать Маяковского...» Я читаю, выбирая наугад, один отрывок, другой, третий... Книга мне не понадобилась: я очень увлекалась тогда этой поэмой и знала ее почти всю наизусть, а Есенин следил глазами по книге.

Наконец он остановил меня и с убежденностью произнес: «Да, это очень большой поэт — в наше время, можно сказать, даже самый большой», и, помолчав, немного грустно добавил: «Но мне он как-то чужд...»

Наиболее сочувственный отклик нашла в Есенине, как и следовало ожидать, глава об Америке — едва ли не самая народная по общему стилю, ритмам и образам часть поэмы «150000000». Полностью и безоговорочно понравилось Есенину стихотворение Маяковского «Хорошее отношение к лошадям», которое я прочла напоследок. «Вот это хорошо! — воскликнул Есенин. — Лошаденка-то у него как живая! Так может написать только человек, искренне любящий животных». Кстати сказать, любовь к животным, теплое, доброе отношение к ним — одна из общих черт Маяковского и Есенина.

Сергей Александрович был прост, внимателен и серьезен как в этот раз, так и в следующую нашу встречу, которая состоялась там же дня через два. Мне очень хотелось услышать его мнение о моем исполнении есенинских стихов! Когда я вторично пришла к нему, Есенин прежде всего, как бы для «зарядки», прочел мне сам, вполголоса, но очень выразительно «Все живое особой метой...» — одно из наиболее значительных и, по-видимому, любимых самим автором стихотворений. Оно с тех пор навсегда осталось у меня «на слуху».

Затем я читала есенинские стихи, преимущественно ранние: «Я снова здесь, в семье родной...», «Песнь о собаке», «Лисицу», прелестную «Березку», посвященную Кашиной, и что-то еще, получив лестную для себя оценку автора. Помнится, Есенин подчеркнул «правильное понимание и фразировку» каждого из исполненных мною стихотворений. Он критиковал большинство современных чтецов за их неумение уло­вить и передать «музыкальную суть», как он сказал, «душу» и «голос» стихотворения... «А без этого нет поэзии!» — убежденно прибавил он. Я же в то время была особенно внимательна именно к этой стороне стихов, увлекалась книгой одного из моих учителей по институту Бориса Михайловича Эйхенбаума «Мелодика стиха», и есенинская напевность для меня как бы вос­полняла преобладание разговорного стиля в стихах Маяковского. На прощанье Сергей Александрович пошутил, сказав, что, «будь его воля, он предоставил бы мне монополию на чтение своих стихов...» Я ушла окрыленная.

Журнал «Аврора», 1975 г., № 10.

 

Добавить комментарий

Комментарии проходят предварительную модерацию и появляются на сайте не моментально, а некоторое время спустя. Поэтому не отправляйте, пожалуйста, комментарии несколько раз подряд.
Комментарии, не имеющие прямого отношения к теме статьи, содержащие оскорбительные слова, ненормативную лексику или малейший намек на разжигание социальной, религиозной или национальной розни, а также просто бессмысленные, ПУБЛИКОВАТЬСЯ НЕ БУДУТ.


Защитный код
Обновить

Новые материалы

Яндекс цитирования
Rambler's Top100 Яндекс.Метрика