Поиск по сайту

Наша кнопка

Счетчик посещений

58849382
Сегодня
Вчера
На этой неделе
На прошлой неделе
В этом месяце
В прошлом месяце
42452
39415
172349
56530344
903204
1020655

Сегодня: Март 28, 2024




Уважаемые друзья!
На Change.org создана петиция президенту РФ В.В. Путину
об открытии архивной информации о гибели С. Есенина

Призываем всех принять участие в этой акции и поставить свою подпись
ПЕТИЦИЯ

РИЧИОТТИ В. Есенин перед самим собой

PostDateIcon 22.01.2013 14:22  |  Печать
Рейтинг:   / 0
ПлохоОтлично 
Просмотров: 7272

Владимир РИЧИОТТИ

Есенин перед  самим собой

Владимир Ричиотти (1899-1939) — участник «Воинствующего ордена имажинистов», литературной группировки ленинградских молодых поэтов. В нее входили также Вольф Эрлих, Г. Б. Шмерельсон, С. А. Полоцкий. В главе «Гибель эпопеи», посвященной судьбе Ричиотга, Николай Тихонов скажет: «Он… имел свой наступательный период… сотрясал воздух декламациями, любил вечера со скандалами <…> Есенин держал имажинистов в черном теле: при нем они должны были вести себя строго, подчиняясь его приказу, и, как солдаты, шли в атаку, только когда он давал сигнал <…> Он был завсегдатаем тогдашних литературных салонов, посетителем диспутов, оратором, яростным спорщиком, большим приверженцем поэзии Сергея Есенина» (Тихонов Н. Двойная радуга. — М., 1969. — С. 369).
Творческая жизнь Ричиотти была короткой. Он успел выпустить два сборника стихотворений «Осьмина» (1922), «Коромысло глаз» (1923) и две книги очерков «Без маски» (1928) и «Страна на воде» (1930). Под основным трудом — романом-трилогией о «Ледовом походе» — он напряженно работал тринадцать лет. Успев подготовить первый том, поэт уехал отдыхать в Кисловодск и там умер от разрыва сердца. Первый том трилогии «Четыре рейса» с предисловием Николая Тихонова вышел в 1941 году.
Среди питерских имажинистов Ричиотти был первым, кто откликнулся на смерть ими любимого поэта, опубликовав в ленинградской «Красной газете» (1926, 28 декабря. Веч. вып.) свои воспоминания «Есенин перед самим собой». Этим добрым и внимательным свидетельствам о великом поэте не повезло. Они выпали из поля зрения исследователей и никогда не включались в сборники воспоминаний о Есенине, вероятно, по той простой причине, что как-то не укладывались, по мысли составителей мемуарных сборников (1975, 1986), в тематическую подборку материалов.
Описываемая встреча Ричиотти с Есениным происходила на квартире Александра Михайловича Сахарова (1894-1952), издательского работника, большого друга Есенина. Приезжая в Ленинград, поэт часто наведывался к Сахарову, который с семьей проживал в Гагаринском пер., 1, кв. 12 (ныне ул. Фурманова, 1), а летом 1924 года проживал у него. У Сахарова была большая библиотека, состоящая из собраний сочинений классиков, сборников стихотворений, книг по искусству, мемуаров.

Иван Приблудный, С. А. Есенин, Г. Б. Шмерельсон, С. А. Полоцкий (сидят); В. В. Ричиотти, В. И. Эрлих (стоят). 1924 год.
Иван Приблудный, С. А. Есенин, Г. Б. Шмерельсон, С. А. Полоцкий (сидят);
В. В. Ричиотти, В. И. Эрлих (стоят). 1924 год.

В воспоминаниях Ричиотти упоминаются Швыровские очерки. Полное название книги: «Знаменитые актеры и актрисы в характеристиках, воспоминаниях и анекдотах» (Очерки А. В. Швырова. — СПб., 1902). Есенин приводит реплику из очерка об английском актере Эдмунде Кине (1787-1833), ярком исполнителе шекспировских ролей. «Шарабан» — популярная в начале двадцатых годов кафешантанная песня. «Это было дело…» — напеваемая Есениным песня относится к типу «жестоких» городских романсов. Текст ее воспроизводит Вольф Эрлих в книге воспоминаний о Есенине «Право на песнь» (Л., 1930, с. 61), в несколько ином варианте эту песню приводит сестра поэта А. Есенина «Родное и близкое» (М., 1979, с. 77).

Виктор ГАРНИН, член Есенинского общества «Радуница»

* * *

Этого юношу даже в толпе на улице нельзя было не заметить. Он много уделял себе внимания, свою внешность он делал такой же нарядной, как и все его стихи, вся его одежда была так же искусно подобрана, как и его строки. Коричневая широкополая шляпа, черный с красными яблоками персидский шарф и безукоризненно белый воротничок оттеняли его гордую голову, с достоинством сидевшую на пышном бобре.

Это был высокий, статный юноша, под скобку подстриженные белокурые волосы лежали на голове пышной копной, его синие глаза в гневе темнели, в радости становились небесной чистоты. Подвижное выразительное лицо до поездки за границу вдруг становилось восковым, надушенным и припудренным.

Юное, почти девичье лицо. Недаром в одном из ресторанов, женщина за стойкою приняла его за барышню.

Это было после нашего общего выступления в городской думе в июне 1924 г. Выступление Есенина, как всегда, началось скандалом и окончилось его триумфом. Все единодушно восхваляли, восхищенно смотрели в синие глаза этого высокого и хрупкого юноши и просили стихов и еще, и еще, и долго носили его на руках. Сергей Есенин читал сначала для публики, а после для самого себя, читал восторженно и вдохновенно. Его глаза светились каким-то скрытым внутренним огнем, голос его пел, и Есенин, что с ним довольно редко случалось, начинал импровизировать.

Был серый праздничный летний вечер. Денег ни у меня, ни у Сергея Александровича не было. Никто к нам не приходил. Квартирохозяева ушли в гости к родственникам, и мы остались в огромной квартире вдвоем.

Тихо лежа на мраморном подоконнике огромного окна, мы ровным полушепотом беседовали друг с другом, всматриваясь то влево на дымчатый атлас Невы, то вправо вдоль тихой Гагаринской улицы.

Есенин привык к шумным пиршествам, но в этот вечер пить вина он не хотел и словно бы изнутри светился покоем и вдохновением.

— Редко со мной, Володенька, бывают такие минуты. У меня слава и деньги, все хотят общения со мною, им лестно, но я в чужом обществе теряюсь — и только для храбрости я пью. Я рад, что сегодня спокоен и дома. Быть может, в стихах я такой скандалист потому, что в жизни я тих, труслив и нежен… Я верю всем людям, себе и тебе верю. Я люблю жизнь, я очень люблю жизнь — быть может потому и захлебываюсь песней, что жизнь, с ее окружающими людьми, так хорошо меня приняла и так меня лелеет. Я часто думаю: как было бы прекрасно, если бы всех поэтов любили так же, как и меня… Я сейчас спокоен, как философ. Теперь я понял, чем я силен, я умею покорять — у меня дьявольски выдержанный характер.

— Нет, Сережа, характер у тебя вовсе не сильный и покоряешь ты людей своею душою, своим большим талантом, а вовсе не характером.

— Обязательно характером, — загорячился Есенин, — и пожалуйста не спорь, характером! Помнишь, я нехорошо обложил публику и она хоть бы что. Не встала и не ушла. Не-е-ет, у меня дьявольски выдержанный характер.

— Если и есть у кого дьявольски выдержанный характер, так это у публики. Она, действительно, выдержала твою брань и отношение к тебе ничуть не изменила. Она тебе потому все простила, что ты очень талантлив.

— А ты знаешь, почему я ее обложил, и помнишь ли, как я ее выругал? Мне это нужно было… проверить…

Я покачал головою, Есенин, хитро улыбаясь, встал с подоконника и направился к ближайшему книжному шкафу, достал какую-то книгу и сказал:

— Это Швыровские очерки. Посмотри на странице 26, подчеркнуто красным карандашом, я именно это и сказал… немного изменив…

Там значилось: «Кин вспылил и, повернувшись к публике, крикнул: «Грубые собаки, молчать, когда я приказываю…»

Я не помню, чтобы Сергей Александрович сказал именно это, но сам Есенин смотрел на меня с ликующим видом и уверял, что это так и было. Я слышал, как позже, в нетрезвом виде, он несколько раз менял варианты ругани на совершенно циничные и сам глубоко верил в их подлинность. Недавно я купил Швыровские очерки и на память, таким же красным .карандашом отметил то, что было отмечено самим Есениным.

Стальной голубизной стали покрываться каменные дома, изразцовые стены стоящей напротив бани казались сиреневыми от порывов слабого заката. Есенин вдруг перегнулся через подоконник и крикнул:

— Ма-а-альчик!!! Мальчик. Подойди к дяде Уварову — попроси гитару, скажи, что дядя Сережа просит. Ишь, карапуз, как побежал.

С Невы тянуло сыростью, мрамор подоконника холодил колени. Поднялся большой ветер и заволок все небо тучами. Шелковая рубашка на спине Есенина надулась, как парус. Мы закрыли окно, зажгли свети сели на диван.

Дяди Уварова не оказалось дома, но гитару мальчик принес и получил в награду серебряную монету.

— Пожалуйста, Володенька, спой «Шарабан»…

Я настроил гитару, ударил по струнам и запел. Есенин не сводил глаз с моих губ, встряхивал своими солнечными кудрями, которые кольцом спадали на голубые глаза. Он несколько раз менял свою позу, ища удобного расположения, и, наконец, задорно сверкая глазами, стал мне подпевать. С последней строфой «Шарабана» стиховой материал песни был мною исчерпан; и я замолк, но голос Есенина все усиливался и звенел. Поэт импровизировал темы. Я, почти не дыша, тайно слушал и с увлечением дергал гитарные струны, а Есенин пел все новые и новые строфы о луне, о девушке и о душе. Я не помню всей песни, которую он мгновенно сложил, но мне почему-то запомнились последние три строфы:

Шафранный день звенит в колосьях,
Проходит жизнь, проходит осень.
Ах, шарабан мой, американка,
А я девчонка, да шарлатанка.

Я с жаром подхватывал припев, а гитара с надрывом вздрагивала под руками. Есенин вдруг охладился, закрыл глаза и стал медленнее и труднее произносить свои строфы:

Рыдайте, други, рыдай, родная…
Ах, шарабан мой, дутые шины,
А я поеду, да на машине.

И совсем каким-то глухим речитативом полупропел, полупрохрипел:

Все обойдется, как смех растает —
Не пой, мой друг, — душа пустая…
Ах, шарабан мой…

Есенин заплакал и опрокинулся на диванные подушки. Слезы теплыми струями плыли по щекам к уголкам рта. Я перепугался, бросил гитару, наклонился, погладил его белокурую голову:

— Что с тобой, Сережа?.. Не надо, милый, родной, не надо…

Сергей Александрович вообще был очень нежен и ласков.

Мое участие, видимо, его вконец растрогало, он прислонился к моей груди и рыдал, рыдал.

— Друг мой… Володя… я никогда на людях не плакал, не всем можно показывать свои слезы… тяжело мне… очень.

Я дал ему успокоиться, стал отвлекать его от тяжелых дум, рассказывал ему о своих скитаниях по океанам и морям, о многих гибелях своих. Есенин вполне успокоился и сказал:

— Кроме Италии, не нравится мне заграница — не будем о ней говорить… Хочешь, я спою тебе песню?

И он запел свою любимую песню. Его немного хрипловатый, надсадистый голос врывался глубоко-глубоко в душу и будил в ней воспоминание о детстве и о весне. Бодрые слова песни подымали настроение, будили энергию и силы. Есенин вполголоса пел:

Это бы-ы-ыло де-е-ело
Раннею-ю-у весно-о-ою.
В саду ка-а-наре-е-йка
Громко ра-а-спева-а-ала.

Какие-то стальные нотки пробивались в этой немудреной словами песне. Мотив ее был совершенно исключительным — он то выпрямлялся, то спиралью закручивался. Передавая эту песню, которую я слышал от Есенина много десятков раз, он каждый раз открывал в ней новые исполнительские возможности. Он пел необыкновенно хорошо, его пение волновало всех, кому хоть раз посчастливилось его слышать. В тот вечер мое сердце замирало от какого-то особого чувства восторга, и я не двигался до тех пор, пока Сергей Александрович весело не рассмеялся и не воскликнул:

— Ой, да мы с тобою сегодня как тургеневские «Певцы»!

— Да, «Певцы» — и лишь с той разницей, что я — рябчик, а ты — Яков. И поясной поклон тебе за это.

Комментарии  

0 #1 Vera 02.02.2013 15:30
Спасибо!!!!
Цитировать

Добавить комментарий

Комментарии проходят предварительную модерацию и появляются на сайте не моментально, а некоторое время спустя. Поэтому не отправляйте, пожалуйста, комментарии несколько раз подряд.
Комментарии, не имеющие прямого отношения к теме статьи, содержащие оскорбительные слова, ненормативную лексику или малейший намек на разжигание социальной, религиозной или национальной розни, а также просто бессмысленные, ПУБЛИКОВАТЬСЯ НЕ БУДУТ.


Защитный код
Обновить

Новые материалы

Яндекс цитирования
Rambler's Top100 Яндекс.Метрика