Поиск по сайту

Наша кнопка

Счетчик посещений

58875829
Сегодня
Вчера
На этой неделе
На прошлой неделе
В этом месяце
В прошлом месяце
19409
49490
198796
56530344
929651
1020655

Сегодня: Март 29, 2024




Уважаемые друзья!
На Change.org создана петиция президенту РФ В.В. Путину
об открытии архивной информации о гибели С. Есенина

Призываем всех принять участие в этой акции и поставить свою подпись
ПЕТИЦИЯ

ПАРКАЕВ Ю. «В лайковой перчатке смуглая рука…»

PostDateIcon 30.11.2005 00:00  |  Печать
Рейтинг:   / 2
ПлохоОтлично 
Просмотров: 8794

Юрий Паркаев

«В лайковой перчатке смуглая рука…»

 

Помнится, во время самого первого посещения музея Сергея Есенина в его родном селе Константинове меня поразило совсем не то, что, казалось бы, должно было поразить в первую очередь — не изба, не обстановка, не фотографии и не рукописи. Меня, как ни странно, поразил пиджак, висевший в застекленной витрине в горнице, справа от входа. Обыкновенный черный пиджак, еще довольно новый на вид — едва ли не единственная здесь личная вещь поэта. Пиджак и теперь находится в экспозиции музея, только уже в другом, более просторном здании. Со временем к нему присоединилась трость, курительная трубка, цилиндр и перчатки, возле этой витрины всегда толпится народ. Еще бы! К этим вещам прикасался Есенин, они были немыми свидетелями его жизни, частичкой его облика, они пережили его и стали ценными музейными экспонатами.

С личными рабочими архивами писателей как будто все ясно. А вот вещи… Откуда, например, известно, что именно этот, а не другой цилиндр носил Есенин? Где гарантии? Ведь это не рукопись, не фотография, где возможна экспертиза! Информация, неотступно сопровождающая тот или иной предмет, его родословная (или, по-музейному, легенда) — это своего рода свидетельство его подлинности, своего рода удостоверение личности. Сколько безымянных, хоть и очень дорогих и красивых предметов пылится на витринах комиссионных магазинов! И ведь у каждой несомненно есть своя интересная история. Но — увы!
информация не дошла, родословная утрачена, живая связь оборвана, и нам порой остается только гадать: кому могла и принадлежать та или иная вещь.

Когда я сквозь витринное стекло рассматривал есенинский пиджак, долгие годы хранившийся в семье поэта, меня вдруг поразило нечто похожее на удар электричеством. Такой же мгновенный шок я испытал когда-то в детстве в Ленинграде в музее на Мойке — у витрины с простреленным пушкинским жилетом. Ну какое, скажите, отношение к творчеству имеет старый дорожный сундучок? Или керосиновая лампа? Или чайная ложечка?.. К творчеству, наверное, нет. И к гению, отлитому в бронзе и увенчанному всемирной славой, — весьма отдаленное. Но к человеку, ходившему по этим тропам и вспоминавшему, что «в этом мире я только прохожий»,
конечно же имеет. Ведь в гении нас прежде всего интересует человек! Известно, что после смерти Есенина его личные вещи оказались разбросанными по разным адресам: поэт никогда не имел своего постоянного пристанища. То немногое, что попало в литературный музей его имени, сохранилось в фондах. Многое, оставшееся  в частных руках, пропало или просто обезличилось, растворилось во времени. В свое время старейший русский поэт Рюрик Ивнев, близко знавший Есенина на протяжении многих лет, подарил мне стеклянную чернильницу с бронзовой крышкой. По его словам, этой чернильницей поэты пользовались в начале 1919 года во время их совместного проживания в общежитии писателей, на углу Козицкого переулка и Тверской. В эти дни Есениным была написана поэма «Пантократор», в первой публикации посвященная Рюрику Ивневу, и акростих с тем же адресатом.

Эта есенинская  вещь стала первой в моём собрании. Значительно позднее из того же источника ко мне попала черная шляпа-котелок. Эти предметы не раз экспонировались на выставках (ныне выставлены в Государственном Литературном музее в Трубниковском переулке, на экспозиции к 100-летию Есенина).

Конечно, каждый предмет — тема особого рассказа. Их много, поэтому я подробнее остановлюсь на одном из них. Много лет назад в беспечную студенческую пору я совершил самостоятельное путешествие на пароходе по Оке. В салоне на корме молодежь всю дорогу пела под гитару, читала стихи... Какой-то парень здорово читал Есенина. Пожилая супружеская пара, заглянувшая как-то в салон, заслушалась чтеца, а тот, поощряемый вниманием публики, читал без перерыва.
Я иду долиной. На затылке — кепи,
В лайковой перчатке смуглая рука
На этих строках пожилые супруги переглянулись, причем ни она, ни он не смогли сдержать улыбки, похожей скорее на смешок. Реакция была замечена чтецом и явно смутила его, и когда чтение было закончено, он, краснея, робко обратился к старику:

— Вероятно; я что-то переврал

— Нет, нет! — почти в один голос откликнулись пожилые люди. — Вы читали замечательно, спасибо огромное

Признаюсь, меня заинтриговала и реакция, и сами старики, годившиеся мне в родители. Комсомольцы двадцатых годов


Оказавшись соседями по каюте, мы сначала раскланялись, потом разговорились — не помню, о чем. Помню, что бродили по палубе, любуясь проплывающими мимо нас живописными берегами и вспоминая великие имена.

После недолгой стоянки в Константинове и посещения музея поэта разговоры естественно, закрутились вокруг Есенина.

— А знаете, — смущенно улыбнувшись, заметил мой собеседник, — мне посчастливилось дважды встречаться с этим замечательным человеком. И очень близко. Конечно, я не могу похвастаться близкими отношениями: в те годы я был в два раза моложе Сергея Александровича. Мальчишка, школьник
Но две встречи были. Он задумался, светло улыбаясь воспоминаниям.

— А меня, помнится, — заметила его спутница, — чуть из комсомола не вытряхнули.

За увлечение упаднической лирикой Есенина! — добавила она с нескрываемой гордостью. — Вот какие времена были, молодой человек!

— Да, всего две встречи, но я их помню так, словно все это было вчера. И, знаете, в нашу последнюю встречу я даже получил подарок от Сергея Александровича.
— Книгу стихов? — вырвалось у меня.

Мой собеседник замялся.

— Увы, книги с автографом у меня нет и не было. Хотя ведь мог получить, мог!.. Жалею, конечно. Но подарок я получил оригинальный и, я  уверен! — единственный в своем роде. Записать бы надо, но все руки не доходят. С годами многое стирается. Жаль, если так вот и уйдет


Мне так и не удалось услышать рассказа своего попутчика: ранним утром следующего дня я сошел с парохода, а мои старики-соседи крепко спали в своей каюте. Больше всего я сожалел о том, что не взял и не оставил никаких координат. Это означало, что тоненькая ниточка интересного знакомства оборвалась раз и навсегда. Вот так: ни телефона, ни адреса. Ни даже имени-отчества, не говоря о фамилии. Супруга, кажется, называла его Георгием. Или Григорием?

Молодость легкомысленна! Еще жили и здравствовали многие люди, близко знавшие Есенина, и со многими из них мне довелось встречаться и беседовать. Случайная встреча на пароходе с годами стерлась, ее заслонили другие встречи другие впечатления.

Прошло много лет


И вот однажды в компании друзей я случайно услышал о человеке, помнившем Есенина: чей-то не то знакомый, не то — сосед... Я заинтересовался: время неумолимо, и с каждым днем людей — не то, что знавших но хотя бы видавших, слыхавших живого поэта, остается все меньше и меньше. Спустя некоторое время мне назвали фамилию и дали домашний телефон, добавив при этом, чтобы поспешил: мало ли что?

Надо ли говорить, как я ждал этой встречи.

Хозяин квартиры, расположенной в отдаленном районе Москвы, Георгий Петрович Ларионов, сухопарый, с пергаментным ликом старик, угостил чаем и спросил:

— Значит, вас интересует Есенин? Он сейчас интересует многих, молодежь всё пристает, расскажи да расскажи... А что, собственно, рассказывать? Два кратких эпизода


Я внимательно вгляделся в лицо хозяина дома:

— Простите
Вам доводилось лет двадцать назад путешествовать по Оке?
— А что? — насторожился собеседник, опустив чайную чашку на блюдце.

Мой неожиданный вопрос его озадачил.

— Доводилось, обязательно доводилось. Каждый год, маршрутом Москва—Рязань—Нижний. Подождите, подождите, — напрягся он, что-то припоминая.
— Конечно, вы меня вряд ли вспомните, — разволновался я, пораженный столь неожиданной встречей спустя много лет.
— Ваш сосед по каюте, студент-первокурсник
Вы еще что-то говорили о необычном есенинском подарке Не припоминаете?

Старик грустно покачал головой: нет, он, конечно, меня не вспомнил.

— А я, сойдя тогда рано с парохода, долго сожалел, что не успел расспросить вас о встречах с поэтом…
— Да, да, — рассеянно протянул хозяин дома. — Только рассказывать я не буду: не очень здоров. С тех пор как схоронил жену, уж простите великодушно. Я долго собирался написать, и вот — написал. А то ведь жаль: уйду, а поделиться не успею


Он вышел в смежную с гостиной комнату и вскоре вернулся с тонкой папкой в руках.

— Вот, если интересно — читайте. Это все, что я вспомнил.
— А есенинский подарок у вас цел?
— Храню; Да вы читайте, читайте, а я пока поищу свою реликвию. Жаль, однако: умру — выкинут непременно: кроме меня мало кто знает, что это такое!

Я быстро допил полуостывший чай и немедленно углубился в чтение машинописных воспоминаний старика.

*  *  *
Воспоминания  Ларионова Георгия  Петровича

Осенью 1923 г. мне исполнилось 14 лет. Жил я в то время с родителями в большой уплотненной квартире в самом центре Москвы, рядом с Кремлем — в Лебяжьем переулке. Мы занимали две комнаты, одну комнату — очень шумный сосед Семен (не помню ни отчества, ни фамилии) и две комнаты — артист Александр Борисович Оленин с женой, тоже артисткой в театре Таирова. Фамилия ее была Горина, а настоящая фамилия Оленина была Гиршберг, Оленин — псевдоним. С Олениным мои родители находились в дружеских отношениях, а вот с соседом Семеном отношения были напряженные: он любил прикладываться к стаканчику, и когда бывал пьян, ругал жену совершенно непотребными словами. Самое
«приличное» слово среди его брани было слово «сука». Я долго был уверен, что слово это — матерное, до тех пор, пока не узнал — что же оно на самом деле означает. Но это так, к слову. Однажды вечером (это было вскоре после моего дня рождения) дядя Саша (Оленин) пригласил моих родителей к себе, сообщив, что завтра у него будет в гостях известный поэт Сергей Есенин. Вообще, они крутились в одних компаниях, а дядя Саша писал недурные стихи.

О Есенине в нашем доме говорили часто и много. Родители  (отец работал в кинотеатре тапером, мать — костюмершей в театре) любили литературу, ходили на поэтические вечера и диспуты. Мама сама сочиняла стихи и даже поэмы, хотя никогда ничего никому не показывала и, конечно, не печатала. Что касается Есенина, то я  к своим 14 годам знал, что это очень известный в стране поэт, что на его вечерах всегда полно народу и что он всегда бурно выступает. Слышал разговор своих родителей и о том, что поэт ездил за границу вместе с иностранной звездой — Айседорой Дункан, танцующей босиком на сцене, и что она бегает за ним по пятам.

Мне было интересно увидеть Есенина, тем более, что он сам придет в нашу квартиру. Но отец категорически возразил:

— Тебе нечего делать во взрослой компании, лучше занимайся уроками. Мало ли о чем он будет рассказывать? Ни к чему слушать взрослые разговоры!

Вечером следующего дня в назначенное время в квартиру вломилась большая шумная компания с большим количеством бутылок пива и вина. Я так и не понял — кто же из них Есенин, так как родители меня тут же турнули в комнату. Но любопытство не давало покоя. Какие уж тут уроки, если через стенку доносились крики взрослых и смех! Я вышел в коридор и тихо отворил дверь к Олениным. Никто не обратил на меня внимания, потому что все сидели за столом, курили и попивали из стаканов. Стоявший спиной ко мне светловолосый человек был в центре внимания гостей. Он читал стихи, как мне показалось, довольно неприличные, держа в правой руке стакан, из которого на скатерть плескалось вино. Голос был немного простуженный, весьма громкий и не очень трезвый. Он читал:
Сыпь, гармоника! Скука, скука.
Гармонист пальцы льет волной.
Пей со мной, паршивая сука!
Пей со мной!..
Паршивой сукой наш сосед Семен называл по утрам свою жену, посылая ее за пивом, поэтому, услышав эти строки, я невольно и весьма громко хохотнул. Мгновенно на меня обернулись все гости, в том числе и тот, кто читал стихи.

— Ты как сюда попал?
рассердился отец. Немедленно вон!

А тот, который читал стихи, вдруг улыбнулся  и сказал:

— По-моему это будет несправедливо. Садись-ка, брат, к столу, и давай  знакомиться. Сергей…

Он протянул мне руку и, разглядев меня, добавил, уже серьёзно: — Александрович!

— Есенин! — шепнула на ухо мама, освобождая место рядом, но я уже и так понял, с кем имею дело.

Есенин между тем достал из вазы конфету, протянул  её мне и, как бы извиняясь перед, присутствующими, развел руками:

— Предлагаю сменить пластинку и перейти, так сказать, на чай. А стихи есть ведь и другие…
— Читайте, просим!
закричала компания вразнобой, и Есенин, зачём-то взъерошив мои волосы, стал читать.

Я не помню, что он читал в тот вечер, но читал он здорово. Мама не раз всплакнула. А когда он уходил со своей компанией и прощался в коридоре у дверей, протянула ему руку, и он ее весьма элегантно поцеловал.

— А теперь, брат, спать! — сказал он, обращаясь ко мне, и весело подмигнул.
— Запомни этот вечер,— сказала мама, когда мы остались одни. — Придет время, — расскажешь своим детям, что слышал живого Есенина.

Сказать по совести, я не придал большого значения ее словам, хотя стихи мне понравились. Точнее — понравился сам поэт: молодой, красивый, веселый. И очень добрый


Наутро в прихожей под вешалкой мама нашла белую лайковую перчатку.

— Это кто-то из гостей обронил, — заметил папа, но мама, будучи очень наблюдательной, уточнила:
— В перчатках был только Есенин, это его потеря
Ничего! В следующий раз мы ему ее вернем.

Однако следующего раза пришлось ждать долго. Что касается перчатки, она легла до поры в ящик письменного стола.

Когда Есенин снова оказался в нашей квартире, он заглянул в нашу комнату и первым делом спросил:

— Где тут племя молодое, но знакомое?

Я был польщен. Есенин опять потеребил мои волосы и заметил, что я сильно вырос. Для меня это не было открытием. Просто было приятно, что знаменитый гость меня не забыл. Он расспросил меня об учебе, поинтересовался — что я читаю, люблю ли Пушкина.

Пушкина обожали и отец, и мать, но во мне вдруг взыграл дух противоречия, захотелось быть самостоятельным. Не знаю, почему — я выпалил:

— Читаю Демьяна Бедного!

Есенин нахмурился и грустно покачал головой.

— Не знаю, не знаю


Меня очень удивило, что Есенин не знал стихов этого едва ли не самого популярного тогда в России поэта. Но гость, заметив мое недоумение, вдруг рассмеялся и сказал примирительным тоном:

— Ладно, Демьяна своего будешь читать потом. А сегодня я почитаю Есенина.  Не возражаешь?

Мне было чрезвычайно лестно, что мое мнение для него что-то значило и с радостью кивнул:

— Ну, конечно, разумеется


В тот вечер народу опять было много. И Есенин читал до хрипа, до изнеможения. Когда он дошел до стихотворения, начинающегося строчками:
Я иду долиной, на затылке — кепи, в лайковой перчатке смуглая рука«, — я вспомнил про оброненную в нашей прихожей перчатку и неожиданно рассмеялся.

В словах не было абсолютно ничего смешного, и поэт, прервав чтение, с недоумением посмотрел в мою сторону. Я только тут увидел, как здорово он постарел за то время, что не был у нас. Воцарилось молчание, не сулившее для меня ничего хорошего.

— У меня что-то не так? — спросил Есенин, прищуриваясь, а я густо покраснел и готов был сквозь землю провалиться от стыда за свою выходку.
— Нет, все так
— у меня и язык прилип к нёбу.
— Так в чем же тогда дело? — строго спросил Есенин, и лицо его стало суровым.
— В чем дело? — еще строже спросил отец и выразительно показал пальцем на дверь.
— Просто
Вы забыли у нас перчатку — выдавил я.
— Какую еще перчатку?
— Белую. Лайковую. В прошлый раз. Вы, наверное, уже и не помните?..
— Ничего не понимаю, нахмурился Есенин, но  меня понесло:
— У Вас в стихе как? «В лайковой перчатке смуглая рука
» В одной перчатке!

Вторая-то потеряна: Иначе было бы так:
«В лайковых перчатках руки у меня»

— Господи! — Есенин хлопнул себя по лбу ладонью и расхохотался. — Ну, каково племя — младое, незнакомое?! Вот поправил — так поправил! В самом деле, а где же вторая перчатка?
— У нас. В столе. В ящике

— Вспоминаю.  Теперь вспоминаю! Когда-то эту пару перчаток мне подарила жена. Черт его знает! — вечно что-нибудь теряю, скоро, видно, и голову. Значит, перчатка у вас? Вот славно! А я в тот раз, обнаружив потерю, вторую-то выкинул: на кой она одна? А теперь — вишь, нашлась первая. Дьявольщина, словом В лайковой перчатке смуглая рука…  А вторая нагишом. Вот ведь японский городовой!

Гости смеялись, а я принес перчатку и положил ее перед Есениным. Он бережно взял ее со стола, положил на ладонь, погладили, лукаво блеснув глазами, сказал:

— Что теперь делать? Пусть остается тебе на память, младое племя!

А в конце декабря в Доме печати прощались с поэтом. Родители ходили и на панихиду, и на похороны. Я не пошел, не смог: уж очень не увязывался образ этого милого, живого, синеглазого человека с мертвым телом, засыпанным живыми цветами


* * *

...Я дочитал воспоминания, бережно закрыл папку с пятью машинописными листочками.

«Немного, — подумал невольно, — но многое»

— Ходил я тут в одну редакцию, — сказал вдруг хозяин дома. — Редактор, молодой человек, пробежал глазами первую страничку и вынес приговор: у нас не пойдет. Не понравилось, видать


Старик огорченно махнул рукой и, пожевав губами, добавил:

— Знаете что, возьмите статейку себе. И это присовокупите тоже: мне уж недолго теперь


Он не договорил и молча протянул мне чуть порыжевшую лайковую перчатку.

Ту самую.

27 сентября 1995 г.

Москва.

Добавить комментарий

Комментарии проходят предварительную модерацию и появляются на сайте не моментально, а некоторое время спустя. Поэтому не отправляйте, пожалуйста, комментарии несколько раз подряд.
Комментарии, не имеющие прямого отношения к теме статьи, содержащие оскорбительные слова, ненормативную лексику или малейший намек на разжигание социальной, религиозной или национальной розни, а также просто бессмысленные, ПУБЛИКОВАТЬСЯ НЕ БУДУТ.


Защитный код
Обновить

Новые материалы

Яндекс цитирования
Rambler's Top100 Яндекс.Метрика