Поиск по сайту

Наша кнопка

Счетчик посещений

58849382
Сегодня
Вчера
На этой неделе
На прошлой неделе
В этом месяце
В прошлом месяце
42452
39415
172349
56530344
903204
1020655

Сегодня: Март 28, 2024




Уважаемые друзья!
На Change.org создана петиция президенту РФ В.В. Путину
об открытии архивной информации о гибели С. Есенина

Призываем всех принять участие в этой акции и поставить свою подпись
ПЕТИЦИЯ

НАБОКОВ Н.

PostDateIcon 29.11.2005 21:00  |  Печать
Рейтинг:   / 2
ПлохоОтлично 
Просмотров: 9171

Николай Набоков

<…>
В одну из пятниц, явившись в клуб и поднявшись по лестнице, я обнаружил, что зал набит до отказа. Люди стояли в дверях плечом к плечу. Ухитрившись заглянуть поверх голов, я различил лишь, что на сцене кто-то стоит и что-то декламирует. Минский сидел в первом ряду, и, сколько я ему ни махал, так и не взглянул в мою сторону. Без конца повторяя «pardon, pardon», я начал протискиваться сквозь толпу.
Наконец Минский меня заметил, вскочил и на цыпочках направился мне навстречу.
— Ах, как вы сегодня поздно, — прошептал он. — Мне удалось занять место прямо рядом с ними. Вон, видите? — И он указал на пустовавшее кресло в первом ряду. — Они оба немного пьяны, — вновь зажужжал Минский мне на ухо. — Уже успели устроить скандал. У нее синяк под глазом. Но, умоляю, делайте вид, что ничего не замечаете.
Я сразу узнал пепельно-белокурую голову Есенина. Отвернувшись от сцены, он говорил с кем-то, сидящим сзади. Мне он показался на удивление юным и очень миловидным — ни дать ни взять, веснушчатый крестьянский парень.
Рядом с ним восседала Дива, Айседора Дункан; два соседних кресла занимало ее меховое манто. Я знал, что Дункан не молода, но все же внешность ее меня ошеломила. Она походила на пожилую римскую матрону после длительных возлияний. Одутловатое багрово-красное лицо лоснилось. Один глаз закрывала черная повязка. Губы и брови были щедро накрашены. На ней была мятая греческая туника с глубоким декольте, голову и шею покрывал столь же мятый лиловый шарф.
В противоположность Айседоре, Есенин блистал элегантностью: твидовый клетчатый костюм, белоснежный крахмальный воротничок, малиновый галстук, светлые гетры.
— Et voici, Magame, si vous permettez (Вот, мадам, позвольте вам представить, фр.), — заговорил Минский на своем старомодно-учтивом французском, обращаясь к мисс Дункан. — Это молодой композитор Николай Набоков. Он свободно изъясняется по-английски.
— О-о! — протянула Дива, наградив меня улыбкой.
Садитесь между ними, — предложил Минский и снял с кресла манто Айседоры, освобождая для меня место.
Тут Есенин, наконец повернувшись, вперил в меня налитые кровью глаза и процедил:
— Вы кто? Какого черта вам здесь надо?
Тон его был откровенно груб и враждебен. К счастью, Минский незамедлительно за меня вступился:
— О, дорогой Сергей Александрович, — с добродушнейшей улыбкой произнес он. — Это тот самый молодой композитор, о котором я вам рассказывал.
— Ладно, ладно, — перебил Есенин. — Не бойтесь. Не съем я его.
И он по-детски улыбнулся.
Вечер тянулся бесконечно. Поэты — молодые, средних и преклонных лет — сменяли друг друга на сцене, выкрикивая свои творения или завывая нараспев. В зале стало невыносимо душно и жарко.
— Здесь что, всегда так? — прошептала Айседора Дункан. — Может, уйдем? Мне все это надоело. И дышать нечем.
— Так что, идем?
Есенин, не отвечая, поднялся, не дослушав какую-то элегическую балладу, и, бормоча под нос ругательства, направился в бар. Минуту спустя на сцене появился Минский. Беспрестанно расплываясь в лучезарных улыбках, он возгласил:
— Господа, у меня чрезвычайно приятное сообщение. — Сказав это, он бросил взгляд на мисс Дункан. — Сегодня нам выпали честь и счастье принимать у себя великолепную мисс Айседору Дункан и ее неразлучного спутника, нашего великого русского поэта Сергея Есенина.
Громовые аплодисменты не дали Минскому договорить. Он вскинул руки, требуя тишины, и продолжал:
— Сергей Есенин любезно согласился прочесть нам несколько своих новых стихотворений.
За этим сообщением последовал новый шквал оваций. Мисс Дункан, что называется, и бровью не повела, а кресло Есенина по-прежнему пустовало. Он был в баре.
Минский с озабоченным видом спустился со сцены. Вдруг из бара донесся звон разбитой посуды и громкие проклятия.
— Начинается! — воскликнула мисс Дункан и, повернувшись ко мне, затараторила: — Послушайте, молодой человек! Проводите меня вниз и наймите такси. Я хочу вернуться в отель. С меня довольно! Прошу вас, идемте!
С этими словами она поднялась и направилась к выходу, провожаемая недоуменными взглядами публики. Минский бросился вдогонку.
— Non, non, Madame, — взволнованно повторял он. — Ne partez pas, ne partez pas! (Нет, нет, мадам. Не уходите, не уходите! (фр.)
Почти силком остановив Айседору, он попросил меня сказать ей по-английски, что все будет хорошо. Объяснить, что случилось глупое недоразумение. Официант с подносом, заставленным кружками с пивом, нечаянно налетел на Есенина, только и всего.
— C’est tout, c’est fini! (Вот и все, это кончено (фр.) — твердил Минский.
Но лицо Айседоры вспыхнуло от ярости.
— C’est fini, мой глаз! — взвизгнула она. — Убирайтесь к чертям, глупый вы человечишка, и дайте мне пройти. Я еду домой. — И, повернувшись ко мне, она крикнула: — Идемте же, мистер! Помогите мне выбраться отсюда.
Тут я заметил, что сквозь толпу к нам пробирается Есенин. Вид у него был расхристанный, костюм, рубашка, лицо — все залито не то водой, не то пивом. Подойдя, он схватил Айседору за руку.
— Пусти! — истошно завопила она.
В ответ он разразился отборной русской бранью.
Я бросился вниз по лестнице, спасаясь от гостей Минского. Почему-то свет был выключен, и мне пришлось ощупью искать дверь. В конце концов я нашел ее, но стоило мне взяться за ручку, как кто-то окликнул меня по фамилии и на плечо мне легла чья-то рука.
— Простите, Набоков, — выпалил Есенин. — Я вовсе не хотел вас обидеть. Послушайте, поедем с нами — со мной и с этой старой кобылой — в ночной клуб. Ненадолго. Пошли, пошли!
Голос его прозвучал неожиданно мягко. Я ответил, что обещал вернуться домой сегодня не слишком поздно.
— Да ну, бросьте, — не слушал Есенин. — Мы идем в ночной клуб педерастов. Мне сказали, он где-то здесь, поблизости. Они там прямо на сцене, в чем мать родила, занимаются этим делом. Интересно взглянуть. Составьте компанию нам с Дунканшей!
Я хотел отказаться, но Есенин не давал мне и слова вставить. Схватив меня за руку, он улыбнулся своей детской улыбкой:
— У вас хорошее лицо. Вы мне сразу понравились. Ну пошли с нами, пошли. Старая сука сейчас малость припудрится, и двинем. Договорились?
Есенин утверждал, что вожделенный ночной клуб или кабаре находится прямо за углом, на Бюловштрассе. Названия клуба он не знал, помнил только, что оно состоит из двух слов, последнее из которых — Diele (Здесь: зал (нем.). Но на Бюловштрассе оказалось множество «Diele».
Мы, Айседора, Есенин и я, долго шатались из одного сомнительного заведения в другое, обойдя их добрую дюжину, пока не наткнулись наконец на то, куда рвался Есенин.
Зал, шумный, тускло освещенный, состоял из трех частей. В первой, ближайшей к выходу, все было как в самом обычном кафе — там стояли столики, за которыми сидели посетители. Дальше, отделенная стойкой бара, начиналась та часть, где танцевали, — оттуда доносились звуки популярного блюза. Там буквально яблоку было негде упасть. Все вокруг пропахло египетскими сигаретами, потом, дешевой косметикой и духами «Лориган Коти».
— Воняет, как в борделе, — поморщилась мисс Дункан.
Я протолкался к бару, отыскал хмурого кельнера, объяснил, кто мы такие, и сказал, что нам нужен столик.
— Jawohl, jawohl! — пробурчал он. — Сейчас скажу метрдотелю. — Augenblick (Да, да. Минутку (нем.)
Я вернулся к своим спутникам; официант меж тем попросил нескольких посетителей освободить место. Метрдотель в визитке с гвоздикой в петлице лично вышел встретить Айседору Дункан и проводил ее к столику.
— Замечательно! Вандерфул! — восклицал Есенин. — Ни разу в жизни не видал столько теток сразу! Глядите! Глядите!
Занавес поднимается. Мы как раз вовремя. Сейчас начнется потеха!
Мы уселись. Столик наш оказался на самом краю танцевального круга, где теснились пары.
— Набоков, нам с вами лучше не отрывать зад от стула, — во всеуслышание заявил Есенин. — Так будет безопаснее.
— Сергей, может, прекратишь? Довольно непристойностей! — оборвала его мисс Дункан.
Но Есенин даже не взглянул в ее сторону.
Как вы думаете, они правда выйдут на сцену нагишом? — обратился он ко мне. — Мейерхольд уверял, будто они у всех на виду поимеют друг друга.
— Wollen Madame etwas trinken? (Мадам желает что-нибудь выпить? (нем.) — осведомился метрдотель.
Есенин заказал шампанского и водки.
— По бутылке того и другого, — распорядился он и, вытащив бумажник, сообщил: — Мир хаб валюта.
Постепенно глаза мои привыкли к царившему вокруг полумраку. Я разглядел, что за столиками и у стойки сидели томного вида существа мужского пола, нарумяненные и напудренные, и такие же существа танцевали друг с другом, нежно прижавшись щека к щеке. Кельнеры, тоже густо напудренные и нарумяненные, в коротких юбках, белых фартучках и париках, украшенных розовыми ленточками, сновали между столов.
— Вас вирд комен ауф сцене? (Что будет происходить на сцене? (искаж. нем.) — спросил Есенин у одного из них.
Тот рассмеялся и ответил пискливым баритоном:
— Wirst schon sehen, Liebling (Скоро увидишь, дорогуша (нем.)
Внезапно, к великому своему ужасу, я заметил, что за ближайшим к нам столиком сидит Гарри Кесслер, а с ним еще двое.
Я был готов сквозь землю провалиться. Вплотную придвинув свой стул к стулу Айседоры, я повернулся к Кесслеру спиной, надеясь, что он не узнает меня в здешнем тусклом освещении. Однако мне мучительно хотелось выяснить, что привело его в подобный притон и кто его спутники. Наконец любопытство одержало верх, я повернулся и бросил взгляд на столик Кесслера. Из тех, кто сидел с ним, одна была девушка — или, по крайней мере, некто, выглядевшая как девушка. Наряд на ней был самый диковинный — сверкающий цилиндр и мужская сорочка с пышным жабо. Лицо казалось белым, как мел, в одном глазу посверкивал монокль. Второй спутник Кесслера — не первой молодости, томный, подкрашенный и напудренный — ничем не отличался от завсегдатаев клуба.
Девушка посмотрела на меня, на Есенина с Айседорой и улыбнулась.
«Черт, — пронеслось у меня в голове. — Кажется, она узнала прославленную Диву».
К счастью, в этот момент официант принес нам шампанское и водку, а свет в зале потух. В дальнем его конце осветилась крошечная сцена, с задником, изображавшим горные вершины. Мы с Есениным приподнялись, чтобы увидеть представление.
На сцене появились две барышни — с первого взгляда было ясно, что это мужчины в баварских платьях. Им сопутствовал некто, напоминавший гнома в Lederhosen (Кожаных штанах (нем.). Головы всех троих украшали баварские шляпы с перьями. Оркестр наяривал что есть мочи национальный танец.
Я опустился на стул, а Есенин остался стоять, ухмыляясь и не сводя глаз со сцены. Он беспрестанно брал со стола то бутылку с водкой, то бутылку с шампанским, отхлебывал прямо из горлышка и восклицал:
— Браво! Ура!
— Сядь, идиот! — прошипела Айседора и потянула его за рукав.
— Отвали, кобыла! — рявкнул Есенин и с громким хохотом принялся поливать ей голову шампанским, отпуская при этом непечатные ругательства.
Я не видел, что творится на сцене. От меня и от Айседоры происходящее было скрыто густой толпой, заполнившей площадку для танцев.
Внезапно Есенин заржал, как конь, и схватил меня за руку:
— Смотри, смотри! — закричал он.
Я поднялся и увидел, что барышни превратились в мужчин, и сейчас вся троица, вместе с гномом, нагишом раскланивается перед публикой. Чресла у всех троих были прикрыты огромными фиговыми листками, из-под которых торчали надувные резиновые колбасы, вроде тех, что продаются на ярмарках. Каждую колбасу венчала крошечная баварская шляпка. Зал разразился одобрительными возгласами.
Есенин наконец сел и, перемежая свою речь крепкими русскими выражениями, принялся объяснять нам, в чем состоял номер.
Насупленное лицо Айседоры все больше багровело.
— Есть здесь дамская комната? — перебила она Есенина. — Меня сейчас вырвет.
— Не стесняйся, старая сука, блюй прямо здесь, — заорал Есенин, указывая на пол.
Я поймал за передник пробегавшего мимо официанта и попросил его проводить Айседору в Damen Toilette.
Есенин смачно выругался. Он явно опьянел и с каждой минутой становился все более шумливым и непредсказуемым.
Вдруг я заметил, что девушка в цилиндре, сидевшая за столиком Кесслера, нагнулась к нему и что-то шепчет ему на ухо. Кесслер повернулся, взглянул прямо на нас с Есениным и покачал головой. Судя по всему, он меня не узнал.
Но Есенин заметил, что мы привлекли внимание Кесслера. Он обернулся к нему и закричал на своем ужасающем немецком:
Что надо, алте танте? (Alte Tante — старая тетушка (нем.)
Сергей Александрович, — взмолился я. — Прошу вас,  успокойтесь. Я знаю этого человека. Не задирайте его.
— Вот дерьмо! — не унимался Есенин. — Если ты его знаешь, скажи, чтобы перестал строить мне глазки, а не то...
В этот момент в дверях появилась Айседора со своим завязанным глазом. Она помахала мне, чтобы я помог ей пробраться сквозь толпу.
Мне пришлось оставить Есенина и направиться к Айседоре. Мы с ней шли к столику, когда я увидел, что к нам проталкивается Кесслер. Встреча была неизбежна — разумеется, он сразу узнал Диву. Она относилась к тем знаменитостям, чьи изображения были для него иконами.
Поздоровавшись со мной, Кесслер церемонно осведомился, не представлю ли я его «мисс Дункан».
Есенин пришел в ярость. Видно было, что он готов наброситься на Кесслера с кулаками. Но я успел тихонько толкнуть его локтем и прошептать:
— Оставьте его, Сергей Александрович. Это безобиднейший человек. Не надо устраивать скандала.
— Гарсон! — завопил Есенин. — Шампанское. Унд водка.
Вскоре компания Кесслера переместилась к нам, все перезнакомились, и за столиком воцарился мир. Даже Айседора улыбалась.
Меня очень занимала молодая спутница Кесслера. Когда она поднялась, чтобы подойти к нашему столику, выяснилось, что в ее мужском костюме недостает брюк — только цилиндр, сорочка с жабо, фрак с отрезанными хвостами, а ниже — голое тело. Сквозь прозрачную ткань сорочки просвечивали крепкие девичьи груди. Под глазами ее были наведены синие тени, брови сильно начернены, а губы, как и положено женщине-вамп, покрывал толстый слой кроваво-красной помады. Вблизи лицо ее казалось еще белее, чем издалека. Но, несмотря на все ухищрения косметики, видно было, что она совсем молода и на свой особый подчеркнуто чувственный лад очень привлекательна.
Уж не знаю, как это вышло — ошиблась ли она в полумраке стулом, или таково было ее намерение, — но девушка уселась прямо мне на колени. С обворожительной улыбкой она обвила мою шею рукой и проворковала:
— Надеюсь, вы не возражаете. Я nur ein Madchen (Всего лишь девушка (нем.)
Газель мужского пола, сидевшая рядом с девушкой, тоже перебралась за наш столик.
— Меня зовут Макс, — сообщил мне на ухо новый знакомый. — А ее Додерл. Вы знаете ее?
Я ответил, что нет.
Кесслер с преувеличенной торжественностью представил своих спутников Айседоре и Есенину.
Как только все уселись, Кесслер пустился в воспоминания. Он поведал, что впервые увидел танец Айседоры в Париже, перед самой войной. О, то было для него подлинным откровением. Он словно присутствовал при «возрождении античной Греции». Он сообщил также, что бредит Рейнхардтом и что чрезвычайно сожалеет, что не встретился с Айседорой, как только она прибыла в Берлин.
Официант принес шампанское, разлил его по бокалам, а перед Есениным поставил бутылку водки. Есенин немедленно принялся «укреплять» шампанское, подливая водки в каждый бокал.
Потом он поменялся местами с женоподобным знакомым Кесслера и попросил девушку приподняться, чтобы он мог похлопать ее по — тут он ввернул что-то на ломаном немецком.
Кесслер расслышал это и поморщился.
— Сергей, если ты не прекратишь, я немедленно уйду! — перегнувшись через стол, прошипела Айседора.
— Убирайся к черту! — фыркнул Есенин, поднялся и спросил у официанта в женском наряде: — Во канн писсен? (Где можно пописать? (искаж. нем.)
— Da, mein Liebchen (Там, душа моя (нем.), — расплылся тот в улыбке. — Пойдемте, я покажу.
И он повел Есенина в мужскую комнату.
— Как вас зовут? — спросила девушка, сидевшая у меня на коленях.
Я назвался.
— По-моему, вы милый, — прошептала она.
Неожиданно комната начала вращаться. Я пытался поймать свой бокал, стоявший на столе, но это никак не удавалось.
А девушка все смеялась и что-то шептала мне на ухо.
— Кажется, я напился, — пробормотал я. — Мне лучше уйти.
Но вместо того чтобы встать и направиться к выходу, я продолжал сидеть, прижатый к стулу девичьим задиком.
Оглядевшись, я убедился, что все вокруг стало на удивление веселым и забавным: блестящее лицо Кесслера, повязка на глазу Айседоры, белокурые локоны Макса, девушка у меня на коленях, официанты в юбочках, танцующие пары, музыка и шум.
Ночь начала таять, разваливаться, превращаясь в череду бессвязных, обрывочных видений. Багровая от гнева Айседора пытается ударить Есенина бутылкой водки... Кесслер уводит ее прочь... Мы с Есениным, поддерживаемые девушкой и Максом, стоим на улице посреди слякоти и при помощи помады выводим офомными буквами русское ругательство на какой-то витрине.
...Проснулся я с мучительной головной болью и тошнотой, совершенно голый, на диване в неизвестной мне комнате.
Прежде чем я успел что-либо припомнить, до меня донесся свежий молодой голос. У изножья моего дивана в легчайшем пеньюаре стояла Додерл.
— Господи, ну вы и напились! — со смехом произнесла она. — Вы оба.
Затем Додерл вышла из комнаты и через пару минут вернулась с бутылкой аполлинариса и какой-то облаткой.
— Проглоти это, — приказала она, — и через десять минут тебе станет легче. А еще лучше, если тебя вырвет.
Я увидел, что она очень молода, высока ростом и хорошо сложена. Волосы у нее были темные, лицо — прелестное, лукавое и нежное. Она беспрестанно смеялась.
— Того, другого, мы отвезли в отель, — сказала она. — Макс знал, что он остановился вместе с Айседорой Дункан, и знал где. Да, не так-то легко было с ним справиться. А что делать с тобой, мы не знали. Макс понятия не имел, кто ты и где живешь. Ну, тогда я решила отвезти тебя к себе. Одежда твоя в ужасающем состоянии. Может, наденешь что-нибудь из вещей моего брата? Пойду принесу.
Я отказался, поблагодарил Додерл, проглотил облатку, выпил стакан аполлинариса и облачился в свою донельзя испакощенную одежду.
<...>

Н. Набоков «Багаж». Мемуары русского космополита.
С-Пб, Изд-во журнала «Звезда», 2003.

 

Комментарии  

+2 #2 RE: НАБОКОВ Н.наталья леонова 02.11.2016 09:43
Надо же! Кесслер и остальные смотрели на поэта с укором, словно один поэт находился в этом вертепе, а они - где-то по другую сторону....
Цитировать
+1 #1 RE: НАБОКОВ Н.Наталья Игишева 19.09.2016 16:33
Даже если бы это была правда – человек, хоть на волос уважающий себя и окружающих, постыдился бы ее сообщать «по секрету всему свету». Или страсть к клубничке у этих Набоковых в роду, как в иных семьях – гемофилия? В реальности же дело обстоит еще хуже (для Николая Дмитриевича): недоверие к этому рассказу выразил, хотя и в довольно-таки осторожных формулировках, даже такой записной очернитель Есенина, как Роман Гуль («Сергей Есенин за рубежом»). Да оно и понятно: не мог же достаточно пожилой уже человек (а Набоков писал «Багаж» уже на 8-м десятилетии жизни), помнить во всех подробностях события, относимые ко времени, с которого прошло уже более полувека. Такая детальность была бы неправдоподобна даже для человека молодого, рассказывающего о событиях годичной давности. Может, деталями Набоков и пытался придать повествованию правдоподобие, но результат вышел обратный: изложенное им куда больше похоже на сценку из скабрезного романчика, чем на эпизод из серьезной мемуарной прозы.
Цитировать

Добавить комментарий

Комментарии проходят предварительную модерацию и появляются на сайте не моментально, а некоторое время спустя. Поэтому не отправляйте, пожалуйста, комментарии несколько раз подряд.
Комментарии, не имеющие прямого отношения к теме статьи, содержащие оскорбительные слова, ненормативную лексику или малейший намек на разжигание социальной, религиозной или национальной розни, а также просто бессмысленные, ПУБЛИКОВАТЬСЯ НЕ БУДУТ.


Защитный код
Обновить

Новые материалы

Яндекс цитирования
Rambler's Top100 Яндекс.Метрика