ВОРОНОВА О. Е. Сергей Есенин и православие

22.02.2011 21:16  |   | 

Рейтинг:   / 3

СЕРГЕЙ ЕСЕНИН И ПРАВОСЛАВИЕ

Глубокое изучение биографии того или иного писателя или поэта предполагает взаимосвязанное исследование как минимум трёх основных составляющих: жизненной, творческой и духовной биографии. Однако сложный и многослойный «жизнетекст» С. А. Есенина, наряду с этой триадой, включает в себя ещё и четвёртый тип «мифологизированную» биографию, или, иначе говоря, автобиографический миф, который не заключен лишь в каком-либо одном его произведении, а выстраивается с учётом всего творчества поэта, извлекается из целостного автобиографического метатекста.
Современные исследователи (Н. И. Шубникова-Гусева, Е. А. Самоделова, Л. А. Киселёва, С. Н. Пяткин и др.) совершенно справедливо замечают, что поэт был автором не только своих литературных произведений, но, пожалуй, и самого главного своего творения — собственного «жизнетекста», не менее увлекательного, захватывающего и драматичного, чем его стихи.
Ещё Ю.Тынянов показал различие понятий «биографическая личность» и «литературная личность», рассмотрев жизнь и смерть художника как своего рода художественные акты и искусствоподобные феномены. В отношении Есенина такой вывод можно признать абсолютно обоснованным. Как известно, сам поэт отсылал заинтересованных читателей к своим стихам как основному источнику биографических сведений, а Александр Воронский, глубже других критиков-современников понимавший его творчество, отмечал, что «стихи Есенина — самые биографичные». Всё это, вместе взятое, позволило исследователям применить к анализу творчества поэта понятие «жизнетекст», восходящее к эстетике Серебряного века и, в частности, к символистской концепции «искусство как жизнетворчество» (А. Белый, А. Блок, В. Иванов).
Основой автобиографического мифа Есенина и всех его сюжетных звеньев является самоотождествление поэта с сакральными персонажами отечественной и мировой христианской культуры. Структурно и содержательно это выстраивается как житие-апокриф. Убедиться в этом позволяет обращение к агиографическому наследию, то есть наследию богословия, житиям святых Древней Руси, к чему поэт всегда испытывал глубокий интерес.
Вне всякого сомнения, традиции агиографической (житийной) книжности оказали значительное влияние на формирование духовного контекста творчества С. А. Есенина. Поэтому системное применение житийного кода (наряду с иконографическим, литургическим, мифоритуальным и другими кодами) к анализу его образного мира представляет собой актуальную научную проблему, решение которой позволит глубже понять не только духовный смысл его произведений, но и феномен «народной канонизации» личности С. А. Есенина в массовом сознании XX–XXI веков.
Известно, что житие как жизнеописание духовного подвижника — один из наиболее распространённых жанров древнерусской словесности. Житийный пласт древнерусской книжности был широко представлен и в кругу семейного чтения грамотных крестьян, к которым относились семьи Есениных-Титовых, и в практике школьного преподавания русской словесности и церковной истории. Произведения житийной литературы входили в учебные программы Константиновского земского училища, Спас-Клепиковской церковно-учительской школы, Московского городского народного университета имени А. Л. Шанявского, где учился Есенин. Не случайно глубокая осведомлённость поэта в канонах и традициях житийного жанра обнаруживается во многих его произведениях.
«Житийное» происхождение (при безусловной авторской интерпретации) имеют и такие православные мотивы лирики Есенина, как: мотив особого покровительства Богоматери, открывающей поэту его высокое жизненное предназначение («Льётся пламя в бездну зренья, / В сердце радость детских снов. / Я поверил от рожденья / В Богородицын покров»); мотив видения «ожившей» иконы («Я вижу — в просиничном плате, / На легкокрылых облаках, /Идёт возлюбленная Мати / С Пречистым Сыном на руках…»); мотив борьбы духа и плоти, пре одоления соблазнов и искушений, исповедального сокрушения о своей греховной природе, жажда покаяния («Слишком я любил на этом свете / Всё, что душу облекает в плоть…»); мотив упования на истинно христианскую кончину в завершение жизненного пути («Чтоб за все за грехи мои тяжкие... / Положили меня в русской рубашке / Под иконами умирать…»).

Истоки некоторых подобных мотивов можно увидеть в классических памятниках древнерусской житийной литературы XI–XV веков. «В канонических житиях, — отмечает одна из современных исследовательниц, Ю. Г. Фатеева, — изображалась жизнь святого с самого рождения; повествование начиналось с детства святого, причём уже с этого возраста святой обнаруживал признаки избранности.
Мотив «чудесного» рождения является одним из непременных элементов житийного жанра. Как подчёркивает духовный писатель XV века Епифаний Премудрый, «многих святых зачатие и рождение Откровением Божественным как-то было отмечено».
Не случайно поэтому «сакрализованная» биография лирического героя Есенина начинается авторским мифом о рождении на лоне природы «чудесного» купальского младенца, который приходит в мир не с плачем, как все новорожденные, а с песнями и первое пеленание получает не от матери, а от природы: «Родился я с песнями в травном одеяле, / Зори меня вешние в радугу свивали». Тем самым его судьба — быть певцом родной земли и природы — предопределена изначально.
Другим необходимым каноном житийного жанра является обязательное упоминание о «благочестивых родителях» подвижника.
Так, например, ссылаясь на житийные источники, писатель русского зарубежья Б. К. Зайцев особо отмечает этот момент в биографии преподобного Сергия Радонежского, когда говорит о его родителях: «Известно, что особенно они были "страннолюбивы". Помогали бедным и охотно принимали странников. Вероятно, в чинной жизни странники — это начало ищущее, мечтательно-противящееся обыденности, которое и в судьбе Варфоломея (будущего Сергия. — О.В.) роль сыграло».
Как известно, традиция странноприимства поддерживалась и в семье Есениных-Титовых. Сам поэт вспоминал: «Часто собирались у нас дома слепцы, странствующие по сёлам, пели духовные стихи о прекрасном рае, о Миколе и о женихе, светлом rocте из града неведомого» («Автобиография», 1924).
Дед поэта Фёдор Андреевич Титов, учивший внука читать по Библии, выстроивший у дома часовню, в которой мог помолиться любой селянин или прохожий, а также бабушка, водившая внука по монастырям и постоянно принимавшая странников, оделявшая нищих и бедных, вполне соответствуют образу «благочестивых» предков, описание благих дел которых является обязательным элементом житийного повествования.
Особое внимание в древнерусских житиях уделяется отроческим годам будущих святых. Юный герой наделяется при этом особыми эпитетами: «смиренный», «кроткий», «божественный». В его духовном облике подчёркиваются два главных качества — «смирение» и «кротость», являющиеся безусловными христианскими добродетелями. Так, в «Житии Феодосия Печерского» читаем: «Отличался он смирением и необыкновенною кротостью, во всём подражал Христу»; в «Житии Сергия Радонежского» говорится: «Был он полон кротости большой и великого истинного смирения».
Примечательно, что в стихотворении «Письмо от матери» (1924) именно об этих качествах сына вспоминает мать, обращаясь к годам его детства:

Любимый сын мой,
Что с тобой?
Ты был так кроток,
Был ты так смиренен.
И говорили все наперебой:
Какой счастливый Александр Есенин!

В есениноведении до сих пор не ставился вопрос об отражении в творчестве С. А. Есенина образа его небесного покровителя — великого православного святого Сергия Радонежского, в честь которого поэт был наречён по святцам именем Сергей. Причина, видимо, в том, что духовное «свечение» этого образа сокрыто в глубинах есенинского подтекста. Такт истинного художника и православного человека не позволял Есенину прямо соотносить свой духовный путь с жизнью выдающегося подвижника. Тем значимее, думается, был для него драгоценный дар великой княгини Елизаветы Фёдоровны, настоятельницы Mapфо-Мариинской обители, икона Сергия Радонежского, преподнесённая поэту в благодарность за выступление, состоявшееся 8 октября 1916 года. Святыня бережно хранилась в семье Есениных; ныне она находится в экспозиции Государственного музея-заповедника С. А. Есенина в селе Константинове.
В «Житии Сергия Радонежского», написанном Епифанием Премудрым, большое место уделено отроческим годам будущего подвижника. Черты его внешнего облика, перекликаясь с лирическим автопортретом юного Есенина, проявляются вновь и вновь в образе «светлого отрока», воссозданном в целом ряде стихотворений 1917 года («К тёплому свету, на отчий порог…», «Колокольчик среброзвонный…», «Есть светлая радость под сенью кустов…», «Снег, словно мёд ноздреватый…» и др.). Это один из невыявленных, но внутренне цельных есенинских «циклов». В числе циклообразующих признаков, соответствующих «житийному» канону, можно назвать образ «христоподобного» отрока, внешним обликом напоминающего синеглазого, златоволосого подростка; образы деда и бабки, выступающих в традиционной роли «благочестивых родителей» из канонических житийных сюжетов; мотив «неотмирности», духовной утончённости, особого призвания, которое «прочитывается» в лирическом автопортрете их внука:

Строен и бел, как берёзка, их внук
С мёдом волосьев и бархатом рук.
Только, о друг, по глазам голубым —
Жизнь его в мире пригрезилась им.
Шлёт им лучистую радость во мглу
Светлая дева в иконном углу.
С тихой улыбкой на тонких губах
Держит их внука она на руках.
(«К тёплому свету, на отчий порог…»)

Наряду с «Житием Сергия Радонежского», написанным монахом Епифанием Премудрым в XV веке, важнейшим источником есенинского образа «светлого отрока» является картина художника Михаила Нестерова «Видение отроку Варфоломею» (1890), где также изображён будущий святитель православной Руси. Есенин и Нестеров были хорошо знакомы — более того, отзвуки пейзажей живописца со временники находили в есенинских произведениях. Так, С. Городецкий писал: «Была у него (Есенина) в стихах та мистическая тишина, которая характерна для картин Нестерова». Нестеровский образ «отрока Варфоломея» вошёл в архетипический фонд национальных духовных символов и в этом своём качестве не мог не повлиять на Есенина.
Мотивы этой картины, её типично русский пейзаж, образ светловолосого, тонколикого отрока, изображённого на фоне берёзовых перелесков в переломный момент его судьбы — во время встречи со старцем-«черноризцем», указавшим ему особое духовное предназначение, отразились, например, в стихотворении Есенина «Колокольчик среброзвонный…»:

Пусть не я тот нежный отрок
В голубином крыльев плеске,
Сон мой радостен и кроток
О нездешнем перелеске.

Стихотворение «Снег, словно мёд ноздреватый…» (1917) свидетельствует о глубокой осведомлённости поэта в иконографии и агиографии ещё одного почитаемого Православной Церковью святого. Имя его — Иоанн Дамаскин, а история его канонизации представляет особый интерес потому, что связана с признанием Церковью его выдающихся заслуг не только как религиозного подвижника, но и как великого христианского поэта.
Именно он, Иоанн Дамаскин, откликается в финале стихотворения С. Есенина: «И за глухие поклоны / С лика упавших седин / Пишет им числа с иконы / Божий слуга — Дамаскин».
Эпитет «глухие» означает здесь то, что в момент земного поклона старая молитвенница касается пола лбом, а истовость её веры накладывает на черты её лица, обрамлённого сединами, отсвет иконописного лика.
За эту горячую и искреннюю веру святой действительно являет чудо: икона оживает, вмешательство высших сил помогает маленькому внуку написать нужные числа и справиться с трудной задачей. Немаловажно и то, что «зимний» хронотоп поэмы, сопровождаемый описанием в первой строке снега, подобного «мёду» — символу духовной благодати в житийной традиции, напрямую соотносится с временем почитания Иоанна Дамаскина — 4 (17) декабря, когда христианская Церковь поминает его в своих молитвах.
Чтобы понять, почему именно Дамаскин, а, например, не Николай-угодник, гораздо чаще присутствующий на деревенских иконостасах, становится здесь объектом молитвенного упования и оказывает персонажам этого лирического апокрифа помощь и поддержку, необходимо обратиться к «Житию преподобного Иоанна Дамаскина» святителя Дмитрия Ростовского, а также к иконографии Иоанна.
В житии Иоанна Дамаскина Есенина могло привлечь многое: и то, что отца святого, несмотря на его сирийское происхождение (из Дамаска), звали Сергием, и то, что Иоанн обладал исключительным поэтическим даром. Иоанн Дамаскин не испытывал в детстве трудности с учением, он отличался необыкновенной тягой к знаниям и легко превосходил в науках самых мудрых наставников.
«Житие преп. Иоанна Дамаскина» повествует о том, что он обладал даром великого поэта. Именно он создал знаменитый «Октоих» (название которого Есенин изберёт в качестве заглавия одной из своих «библейских» поэм), а также многочисленные каноны и тропари — «образцовые и трогательные песни кающейся души». Преподобному Иоанну принадлежат широко известные богослужебные песнопения «О тебе радуется, Благодатная, всякая тварь» и «Всякое дыхание да хвалит Господа». Именно на основе этих сюжетов созданы широко известные «акафистные» иконы. Духовный мир этих икон являет собой идеальный, гармонизированный космос, несёт в себе идею «собора всей твари», слитности человека со всей Вселенной.
Такой «соборный» тип иконы активно влиял на формирование поэтической картины мира Есенина. Ведь на таких иконах можно увидеть гармонические отношения между различными уровнями тварного мира: не только молящихся людей, но и бегающих зверей, поющих птиц и даже рыб, плавающих в воде. Именно об этих иконах старший современник Есенина Евгений Трубецкой писал в известной поэту работе «Умозрение в красках» (1915 г.), что на них «вся тварь неизменно изображается в виде храма собора», «вокруг него вьётся райская растительность, а у его подножия или вокруг него толпятся животные»; тем самым «здесь восстанавливается то первоначальное райское отношение, которое существовало когда-то между человеком и тварью», «здесь идёт то новое мироощущение, для которого животные суть меньшие братья человека».
Так опосредованно духовный мир «соборных» песнопений Иоанна Дамаскина, через созданные на их основе иконописные изображения, влиял на творческое сознание Есенина. Именно из этой неиссякаемой духовной сокровищницы черпал поэт дух милосердия, ненасилия и любви ко всему живому на земле, включая отношение к «разумному» зверью как к «братьям нашим меньшим».
«Ожившая» икона Иоанна Дамаскина в стихотворении «Снег, словно мёд ноздреватый…» являет свою чудотворную силу ещё и потому, что молитвенное прошение героини, обращённое к иконе, пришлось по сердцу преподобному Иоанну, ведь ему принадлежат многочисленные послания о почитании святых икон.
С образом Иоанна Дамаскина связана и легенда о Троеручице, образ которой создан в есенинском «Сказании о Евпатии Коловрате, о хане Батые, Цвете Троеручице, о чёрном идолище и Спасе нашем Иисусе Христе» (1912). Согласно преданию, глава еретиков-иконоборцев греческий царь Лев Исаврянин (716–741), резко выступавший против Дамаскина, приказал отрубить ему правую руку, которая, благодаря Богородице приросла вновь. В благодарность Иоанн попросил выковать из серебра копию своей руки и возложил её на икону Пресвятой Богородицы. Эта икона и получила название Троеручицы, а вместе с ним — и особую спасительную силу. Исцелив Иоанна, Богоматерь поставила перед ним условие — помогать всем нуждающимся: «Трудись ею, как обещал мне, сделай её тростью скорописца». Вот почему в есенинском стихотворении Иоанн с такой доброй готовностью «пишет числа» прямо с иконы своей исцелённой по мановению Богоматери рукой.
Так, согласно «Житию», определила духовную миссию Иоанна сама Богоматерь. Мог ли Есенин не воспринять всем сердцем такое благословение Богородицы великому поэту Византии, а в его лице — всем будущим православным стихотворцам? Не исключено поэтому, что знаменитое есенинское признание: «Я поверил от рожденья в Богородицын Покров» — связано не только с датой его рождения незадолго до Покрова Пресвятой Богородицы и фактом крещения в константиновской церкви Казанской иконы Божией Матери, но и с детства утвердившейся в нём верой в особое покровительство Богоматери его собственному поэтическому таланту.
Христианская легенда об Иоанне Дамаскине могла стать известной Есенину как из житийного первоисточника, так и из талантливого поэтического переложения этого сюжета в замечательной поэме А. К. Толстого «Иоанн Дамаскин» (1859). Широкую известность приобрёл ключевой фрагмент этой поэмы молитва Иоанна «Благословляю вас, леса…», вошедшая в сокровищницу русской певческой классики:

Благословляю вас, леса,
Долины, нивы, горы, воды!
Благословляю я свободу
И голубые небеса!

Образ свободного певца, с посохом и сумой, с молитвой и песней идущего по просторам родной земли, оказался близок раннему творчеству Есенина, став для него подлинно национальным идеалом вдохновенного песнопевца-странника («Счастлив, кто жизнь свою украсил / Бродяжной палкой и сумой…»):

Я странник убогий.
С вечерней звездой
Пою я о Боге
Касаткой степной.
(1915)

Без шапки, с лыковой котомкой,
Стирая пот свой, как елей,
Бреду дубравною сторонкой
Под птичий шелест тополей.
(1916)

Тем самым «Божий слуга Дамаскин», как и другой «слуга давнишний Богов» (Николай угодник из поэмы «Микола»), как и святитель Руси Сергий Радонежский, вошёл в словесный «иконостас» раннего Есенина символом добротворческой миссии и духовного подвижничества всякого истинного поэта.
Таким образом, автобиографический миф Есенина содержит в себе скрытый агиографический код, уподобляющий его поэтическое жизнеописание биографиям православных подвижников. Жизнь поэта, явленная в метатексте его творчества как житие, во многом объясняет скрытые пружины его автобиографического мифа как поэта, «посвящённого от народа», выявляя духовно-эстетические основания феномена «народной канонизации» Есенина — наиболее яркого, наряду с Пушкиным, выразителя русской ментальности, русского национального сознания.

«К единству!», № 6 (ноябрь-декабрь), 2010 г.
Журнал Международного общественного Фонда единства православных народов.

* * *
Издательским домом «К единству!» Международного общественного Фонда единства православных народов в 2011 году выпущен новый сборник из серии «Русские писатели и православие» «С. А. Есенин и православие».

• < Назад
• Вперёд >