Поиск по сайту

Наша кнопка

Счетчик посещений

58826915
Сегодня
Вчера
На этой неделе
На прошлой неделе
В этом месяце
В прошлом месяце
19985
39415
149882
56530344
880737
1020655

Сегодня: Март 28, 2024




Уважаемые друзья!
На Change.org создана петиция президенту РФ В.В. Путину
об открытии архивной информации о гибели С. Есенина

Призываем всех принять участие в этой акции и поставить свою подпись
ПЕТИЦИЯ

АСТАФЬЕВ В. П. Есенина поют

PostDateIcon 30.11.2005 00:00  |  Печать
Рейтинг:   / 11
ПлохоОтлично 
Просмотров: 19651
Виктор Астафьев

 

Виктор АстафьевВиктор Петрович Астафьев родился 1 мая 1924 года в селе Овсянка Красноярского края в семье крестьянина. Беспризорное детство, жизнь впроголодь, всевозможные лишения — так прошло детство писателя.

Потом была война. Прямо со школьной скамьи, как и миллионы других юношей, Астафьев отправился добровольцем на фронт, был тяжело ранен. Война прошла красной нитью почти через все его произведения. Однако до последних дней он считал, что главного об этой кровавой странице истории ему так и не удалось сказать.

После войны он работает слесарем, подсобным рабочим в Чусово Пермской области. Начинает писать небольшие заметки, которые печатались в газете «Чусовский рабочий». В 1951 г. был опубликован рассказ «Гражданский человек». В 1953 г. вышел первый сборник рассказов «До будущей весны».

В 1959–61 гг. Астафьев учится на Высших литературных курсах при Литературном институте им. М. Горького. С этого времени в журналах Урала, Перми и Свердловска регулярно появляются остропроблемные, психологически углубленные произведения В. Астафьева: повести «Кража» (1966), «Где-то гремит война» (1967), цикл автобиографических рассказов и повестей о детстве «Последний поклон» (1968–92, завершающие главы «Забубенная головушка», «Вечерние раздумья») и др.

В центре внимания писателя — жизнь современной сибирской деревни. Ежегодные поездки Астафьева по родным местам послужили основой для написания широкого прозаического полотна «Царь-рыба» (1972–75), одного из самых значительных произведений писателя.

В 1969–79 гг. Астафьев жил в Вологде, в 1980 г. вернулся в родное село под Красноярском. Здесь он работал над такими произведениями, как «Печальный детектив» (1986), рассказ «Людочка» (1989), публицистические — «Всему свой час» (1985), «Зрячий посох» (1988). В 1980 была написана драма «Прости меня».

В 1991 г. выходит книга «Мною рожденный» (роман, повести, рассказы); в 1993 — «Пир после победы»; в 1994 — «Русский алмаз» (рассказы и записи).

В последние годы жизни писателем созданы роман «Прокляты и убиты» (начало публикации — 1992), вторая книга романа — «Плацдарм» (1994), повесть «Так хочется жить» (1995).

Скончался 29 ноября 2001 г.

30 ноября 2006 г. в г. Красноярске установили памятник Виктору Петровичу. Скульптор Игорь Линевич-Яворский (г. Москва).

29 ноября 2002 г. был открыт мемориальный дом-музей Астафьева в поселке Овсянка.

В последние годы Виктор Петрович часто оглядывался назад на прожитые годы. Свою жизнь он считал непростой, но менять в ней ничего бы не стал: «Если б мне дано было родиться второй раз, я выбрал бы эту самую жизнь», — говорил писатель. И добавлял: «Только оставил бы одно — маму».

Астафьев один из немногих писателей, кого при жизни называли классиком.


Виктор Астафьев. «Затеси».

Есенина поют

«Над окошком месяц. Под окошком ветер. Облетевший тополь серебрист и светел…» — доносится из приемника. И от пальцев ног, рук, от корешков волос, из каждой клеточки тела поднимается к сердцу капелька крови, колет его, наполняет слезами и горьким восторгом, хочется куда-то побежать, обнять кого-нибудь живого, покаяться перед всем миром или забиться в угол и выреветь всю горечь, какая только есть в сердце, и ту, что пребудет еще в нем.

Голосистые женщины с тихим вздохом ведут и ведут про месяц за окошком, про тальянку, что плачет за околицей, и песнопевиц этих тоже жалко, хочется утешить их, пожалеть, обнадежить.

Какая очищающая скорбь!

На дворе нету месяца. На дворе туман. Выдохнулся из земли, заполнил леса, затопил поляны, прикрыл реку — все утопло в нем. Дождливое нынче лето, полегли льны, упала рожь, не растет ячмень, овсы не вышли даже в трубку. И все туманы, туманы. Может, и бывает месяц, но не видно его, и спать на селе ложатся рано. И голоса единого не слышно. Ничего не слышно, ничего не видно, отдалилась песня от села, глохнет жизнь без нее.

За рекой, в опустевшей деревне живут две старухи, летом врозь, зимой сбегаются в одну избу, чтоб меньше тратилось дров. Они и поныне моются в русских печах, едят картошки, которые варят в одном чугуне и себе, и скотине, ждут лета, чтоб повидаться с детками. Те приезжают серединой лета, к грибам, ягодам, жаркому, загарному солнцу, привозят матерям в сетках оранжевые апельсины с алжирскими наклейками да заграничные обноски.

А им бы, матерям-то, обувку покрепче, понепромокаемей, мучки бы белой да сахарку — устали они жевать черствый хлеб, и хоть стряпать за войну разучились, сляпали бы чего-нито свеженькое. К магазину им не пробиться — как ударит падера, заметет снегом поля, заторосит реку — зима и вовсе отрежет их от мира. Пробовали на лыжах — падают, стары больно.

Приезжал к одной бабке сынок из Ленинграда. Зимой отчего-то прибыл, добрел до матери по сугробам, стучит, а она его не пускает — по голосу уж не узнает.

Я спросил у парня: «Сколько зарабатываешь?» — «Мы, строители, хорошо зарабатываем, меньше двухсот не выходит!» — «Помогаешь ли матери-то?» — «А чЕ ей помогать-то? У ей пенсия двадцать шесть рэ, да кружева все еще плетет…»

Плачет тальянка, плачет.

Только не там, не за рекою, а в моем сердце. И видится мне все в исходном свете, меж летом и осенью, меж вечером и днем. Лошадь вон старая единственная на три полупустых села, без интереса ест траву. Пьяный пастух за околицей по-черному лает заморенных телят; к речке с ведром спускается Анна, молодая годами и старая ликом женщина.

Двадцать шесть ей было, троих детей имела, а муженек лих на выпивку удался, выпивший — скор на руку. Задрался как-то на семейном празднике, братья навалились, повязали, носом ткнули в подушку и забыли про него — утром хватились: холоден. Так без мужа и вырастила Анна детей. Сыны теперь норовят ей на лето внуков сбыть, на вино денег просят, «куркулихой» называют. А и правда куркулиха — вдвоем с матерью живут в деревне, где прежде было за сорок дворов: коси кругом — не накосишься, сади овощь — не насадишься, кричи людей зимней порой — не докличешься...

«Дальний плач тальянки, голос одинокий…»

Отчего же это и почему так мало пели и поют у нас Есенина-то? Самого певучего поэта! Неужто и мертвого все его отторгают локтями? Неужто и в самом деле его страшно пускать к народу? Возьмут русские люди и порвут на себе рубаху, а вместе с нею и сердце разорвут, как мне сейчас впору выскрести его ногтями из тела, из мяса, чтоб больно и боязно было, чтоб отмучиться той мукой, которой не перенес, не пережил поэт, страдающий разом всеми страданиями своего народа и мучаясь за всех людей, за всякую живую тварь недоступной нам всевышней мукой, которую мы часто слышим в себе и потому льнем, тянемся к слову рязанского парня, чтоб еще и еще раз отозвалась, разбередила нашу душу его боль, его всесветная тоска.

Я часто чувствую его таким себе близким и родным, что и разговариваю с ним во сне, называю братом, младшим братом, грустным братом, и все утешаю, утешаю его…

А где утешишь? Нету его, сиротинки горемычной. Лишь душа светлая витает над Россией и тревожит, тревожит нас. А нам все объясняют и втолковывают, что он ни в чем не виноват и наш-де он, наш. Уже и сами судьи, определявшие, кто «наш» и «не наш», сделались «не нашими», вычеркнуты из памяти людской, но песнь, звук, грусть поэта навечно с нами, а нам все объясняют и объясняют необъяснимое, непостижимое, потому что он — «не наш» и «не ваш», он — Богово дитя, он Богом и взят на небеса, ибо Богу и самому хорошие и светлые души нужны, вот Он и пропалывает людской огород — глянешь окрест: татарники одни да лопухи, и на опустелой земле горючая трава да дремучие бурьянники прут вверх, трясут красными головами, будто комиссарскими фуражками, кричат о себе, колются, семенем сорным, липучим сорят…

«За окошком месяц…» Тьма за окошком, пустые села и пустая земля. Слушать здесь Есенина невыносимо. До приторности засахаренную слезу страдальца-поэта вылизывают пошлым языком, пялят расшивную русскую рубаху на кавказский бешмет, а она не лезет на них, рвется, цепляется за бутафорские газыри.

«Я и сам когда-то пел не уставая: где ты, моя липа, липа вековая?» И в самом деле, где ты, наша липа, липа вековая? Теплый очаг? Месяц? Родина моя, Русь — где ты?

Лежат окрест туманы, плотно, недвижно, никакой звук не пробивается. Едва‑едва просочился из-за реки блеклым пятнышком свет в деревенском окошке. Живы старушки. Наработались. Ужинают. Вечер еще длится или уже ночь?

На траве мокро, с листьев капает, фыркает конь в мокром лугу, умолк за деревней трактор. И лежит без конца и края, в лесах и перелесках, среди хлебов и льнов, возле рек и озер, с умолкшей церковью посередине, оплаканная русским певцом Россия.

Смолкни, военная труба! Уймись, велеречивый оратор! Не кривляйтесь, новомодные ревуны! Выключите магнитофоны и транзисторы, ребята!

Шапки долой, Россия!

Есенина поют!

Комментарии  

0 #1 ОтзывАлександра 03.05.2022 15:58
Спасибо большое за такую чудесную статью с понятной биографией. Использовала в школе.
Цитировать

Добавить комментарий

Комментарии проходят предварительную модерацию и появляются на сайте не моментально, а некоторое время спустя. Поэтому не отправляйте, пожалуйста, комментарии несколько раз подряд.
Комментарии, не имеющие прямого отношения к теме статьи, содержащие оскорбительные слова, ненормативную лексику или малейший намек на разжигание социальной, религиозной или национальной розни, а также просто бессмысленные, ПУБЛИКОВАТЬСЯ НЕ БУДУТ.


Защитный код
Обновить

Новые материалы

Яндекс цитирования
Rambler's Top100 Яндекс.Метрика